Империя проклятых

Кристофф Джей

– Ой, ну хватит нести чушь! – закричала Диор, наконец-то выйдя из себя. – Ты завела нас хер пойми куда – в тупик, и все, что мы тут видим, – пыль и пепел! И как только зайдет солнце, на нас набросятся Воссы, как черви на труп! К чертям мою судьбу, это моя жизнь! Жизнь Габи! Жизнь Фебы! – Диор шагнула вперед, ее голубые глаза горели яростью. – Мне плевать на то, что ты чего-то там не знаешь! Я хочу услышать, что ты знаешь! Прямо сейчас, черт возьми! Или между нами все кончено, Селин, слышишь?

Моя сестра сердито взглянула на нее, и взгляд ее бескровных глаз был тверд как камень. Диор встретила его стиснув зубы, как человек, рожденный в трущобах. Я удивился

этой ее вспышке, ее разочарованию и ярости. Диор было всего семнадцать лет, и за плечами у нее лежало лишь несколько месяцев войны и несколько сотен миль пути. Тем не менее она не побоялась сцепиться лицом к лицу с чудовищем, обладающим силой веков.

Но в итоге, несмотря на всю эту силу, именно Селин опустила взгляд. Моя сестра уставилась на свои пустые руки.

Она опустила голову и вздохнула.

– Мы расскажем вам все, что знаем.

III. Праведники

Последний угодник-среброносец откинулся на спинку кресла, закинув одну длинную ногу на другую, и отбросил с глаз прядь черных волос. Жан-Франсуа чувствовал: мужчина наблюдает за тем, как он рисует плавные линии на чистой странице, создавая пейзаж мрачного Кэрнхема, его могучих башен, окутанных снегом и тайной.

– Ты готов к этому, вампир?

– Готов к чему, де Леон? – спросил маркиз, не поднимая глаз.

– К суровой правде.

Вампир усмехнулся.

– А я и не знал, что есть какая-то другая.

– Когда-то я знавал одного человека. Отца Дугласа а Мэргенн. – Последний угодник поднял бутылку «Моне» и наполнил свой кубок. – Он был братом ордена нашей Богоматери Чудес. Сопровождал армии Девятимечной в оссийских кампаниях. Примерно моего возраста – тогда я был почти мальчишкой. И хотя я считал себя истинно верующим, отец Дуглас посрамил мою приверженность. Он даже не дрался на мечах, этот безумный ублюдок. Единственное, что он имел при себе, вступая в битвы с нежитью и ее приспешниками, – это серебряное колесо на шее, и, уверяю тебя, оно сияло ярче, чем эгида большинства известных мне угодников-среброносцев. Он был маяком. Пламенем веры. Однажды я спросил его, как ему это удается. Как он может без страха бросаться на стену рабов с мечами в руках. «Зачем же бояться смерти? – сказал он мне. – Ведь за ее пределами лежит царство Божье». Дуглас сражался с нами целый год и ни разу не взял в руки оружие. Он брал дамбу в Бах-Шиде, помог прорвать оборону в Сэттунне, выдержал штурм Дун-Крэга без единой царапины. Прошел весь путь до Трюрбале. А потом он увидел эти фермы-бойни. Эти клетки. Увидел, что Дивоки делали со своими пленниками. Что Бог позволил им делать. Я нашел его за одной из мясорубок – это такой убойный пункт, куда холоднокровки притаскивали тела мертвых и превращали их в пищу для живых.

Габриэль осушил свой кубок одним глотком и, поморщившись, проглотил.

– Там была… яма. Сто квадратных футов, не знаю насколько глубокая. Заполненная костями. Мужчин. Женщин. Детей. Тысячи. Десятки тысяч костей. Полностью очищенных от мяса, из которых потом варили бульон. Просто… охереть можно…

Последний угодник опустил голову.

Повисла долгая пауза, но потом он снова нашел силы говорить:

– Отец Дуглас стоял на коленях посреди всего этого. Черные одежды на фоне белого моря костей. Я видел, как он потянулся к колесу, сиявшему серебряным пламенем, сорвал его с шеи и бросил в кости. Я окликнул его по имени, когда он уходил. Он встретился со мной взглядом, и его взгляд… благая Дева-Матерь, я его никогда не забуду. Не гнев. Не печаль. Разбитое сердце. Мы нашли его

на следующий день. В глухом лесу. Он взял меч какого-то солдата. И это был единственный раз, когда он взял в руки оружие. Он выколол себе глаза, а потом насадил на меч себя.

– Я так понимаю, в этой печальной истории есть какой-то смысл? – спросил Жан-Франсуа. – Кроме демонстрации дикости Неистовых? Все кланы разные, де Леон. Мы н…

– Дело в том, – прервал его Габриэль, – что это ужасно… очень трудно пережить, когда твоя вера разбита.

– И ты думаешь, что сможешь разбить мою? – бесстрастно и холодно усмехнулся маркиз. – Перефразируя твою юную мадемуазель Лашанс в отношении ее… – Жан-Франсуа ткнул себя в грудь, – женских прелестей: чтобы что-то потерять, Габриэль, нужно это что-то иметь.

Последний угодник твердой рукой налил себе еще один кубок. Глубоко вздохнул, словно перед прыжком.

– Думай как хочешь, холоднокровка.

Итак, мы с Диор стояли в часовне Дженоа, снаружи бушевала гроза, и тени Душегубиц становились все длиннее. Молния прочертила дугу по витражному стеклу, окрашивая все в кроваво-красный и оттенки давно утраченного синего. Теперь я видел нерешительность в глазах своей сестры. Страх. Но Диор храбро встретила этот холодный взгляд, сидя на скамье в часовне и выжидающе скрестив руки на груди.

– Вс-с-се это рассказал мне мой учитель, мастер Вулфрик, – начала Селин. – Я заслужила эту честь за десять лет с-с-службы, и это лишь малая толика знаний, которые я могла бы получить, если бы он был жив. Делясь этими истинами, я нарушаю клятву. Священное доверие мастера к лиа…

– Не тяни, Селин, – выплюнула Диор.

Моя сестра глубоко вздохнула. Над головой прогремел гром.

– Изначально родичей, которые ходили по этой земле, было не четверо, а пятеро. – Селин уставилась на свои раскрытые ладони, и голос у нее стал мягким, как бархат. – Первый обитал с-с-среди вершин северного Элидэна, основав темную династию по имени Вос-с-с-с-с. Еще один назвал с-с-своим домом дикие просторы, общался с-с-со зверями земли и неба и породил линию Честейн. Третий захватил замерзшие пустоши Тальгоста, оставив в памяти перепуганного населения пропитанное кровью имя Дивок. Четвертый обитал в портовых городах Зюдхейма, плетя там бесконечные с-с-сети крови Илон. Но последняя из Приоров-прародителей не претендовала на власть, скитаясь по земле и погружаясь во тьму со своим первенцем и любовью всей своей жизни. Ее звали Иллия. А его – Танит.

Селин пронзила себе когтями кожу, потекла кровь, пьянящая, густая, сплетаясь из ее поднятых ладоней в две фигуры: мужскую и женскую.

– При жизни Иллия была глубоко порочной женщиной. Ходили слухи, что она даже была прислужницей Падших, а свои ночи она посвящала кровавым грехам и идолопоклонству. После того, как Иллия и Танит восстали, они вели себя как обрученные, скитаясь по королевству и насыщаясь кровью. Их преданность друг другу была единственной ис-с-скрой человечности в жизни, полной все возрастающей жестокости и упадка.

Фигуры в руках Селин сплелись воедино, заключив друг друга в любовные объятия.

– Но после с-с-столетий тьмы Иллия увидела в нежизни нечто отвратительное, а с-с-себя сочла пленницей, запертой в бесконечном чистилище. Вместо разврата она начала искать смысл в вечности. – Селин кивнула на статую над алтарем – сына Божьего на колесе. – И она нашла его в учениях Единой Веры, которые теперь распространяются по всему королевству после мученической смерти Спасителя. Иллия рассудила, что вечная жизнь может быть не проклятием, а даром, который нужно потратить на поиски спасения своей проклятой души.