Империя проклятых
Шрифт:
– У меня чуть сердце не разорвалось из-за тебя, чертовка.
Диор что-то бессвязно пробормотала в ответ, широко распахнув глаза и оглядываясь по сторонам. Теперь я увидел, что мы стоим среди рядов бархата и атласа, украшающих обширную, царственного вида палату: рубашки, сюртуки, платья и шинели, прекрасно скроенные и сшитые из самой дорогой ткани.
– Великий, сука, Спаситель, – прошептала она. – Скажи мне, что я сплю.
Я покачал головой и жестом позвал ее вернуться в коридор.
– Да ладно. Пошли дальше.
Диор выглядела
– Да ты, наверное, шутить изволишь, шевалье.
– Разве похоже, что я шучу? До захода солнца осталось несколько часов, и нам нужно найти…
– Габриэль де Леон. – Диор скрестила руки на груди и оглядела меня с ног до головы. – Сейчас на тебе плащ, который старше меня, подбитый, как мне кажется, останками сдохшей собаки.
– Это волчья шкура. И кому какое дело, что на мне надето?
– Мне. Мне есть дело. Может, ты и родился внуком барона, но поверь тому, кто всю жизнь носил лохмотья и спал в канавах. – Диор водрузила свой канделябр на пол, как флаг на завоеванный берег. – Всегда есть на что пойти ради моды.
И, повернувшись, она с радостной непринужденностью нырнула между стеллажами.
Вскоре Диор вынырнула обратно, держа в охапке кучу одежды, которую бросила мне, прежде чем снова ринуться на поиски. Я вздохнул, стягивая с себя то, что, признаюсь честно, когда-то было кожей, знававшей лучшие времена. Отблески свечей играли на серебристых чернилах у меня на теле, пока я натягивал черную бархатную рубашку и прекрасный плащ из кроваво-красного бархата с отделкой цвета полуночной тьмы, красивого покроя, длиной до щиколоток и подбитый хорошим мехом. Не знаю, мог ли я назвать его модным, но в нем мне было намного теплее, чем в старой одежде. Конечно, в шато холоднокровки я не приметил зеркал, чтобы оценить результат, но когда Диор вернулась после очередного набега на стеллажи, то, уперев руки в бока, гордо заявила:
– Выглядишь чертовски потрясающе.
– Заткнись.
– Сам заткнись.
– Туше.
Она сбросила одежду, которую я ей дал, – изодранную в клочья после долгих миль и кровавых месяцев пути. И теперь выглядела великолепно в расшитом золотом жилете, сюртуке и треуголке из роскошного серо-голубого дамаста. Сделав пируэт, она присела в реверансе и посмотрела на меня, ожидая мнения.
– Неплохо, – согласился я. – Жилет немного кричащий.
– Это самый красивый жилет, который у меня был в жизни.
– И о чем это говорит? О твоей жизни или о жилете?
– Молчи! – Она властно подняла руку. – Тебе не испортить мне кайф.
– Хочешь поспорить?
Я ухмыльнулся, и она рассмеялась, и тепло, возникшее между нами, помогло прогнать холод Кэрнхема лучше, чем любой в мире плащ. Мы были хрен знает где, в замке давно умершего чудовища. Ответов, которые мы искали, нам не дали. А Душегубицы таились всего в нескольких шагах от нас. Моя жажда росла, и утолить ее я мог только постоянным употреблением санктуса и алкоголя, а мои запасы и того, и другого подходили
Я порылся под подкладкой ее старого плаща и достал пузырек со своей кровью, который дал ей раньше. С помощью маленьких хитростей, которыми я овладел за эти годы, я до сих пор чувствовал эту кровь и в прошлом пользовался этим, чтобы следить за девчонкой. Диор вздохнула, но не стала возражать, когда я распорол швы на подоле ее нового наряда и опустил пузырек внутрь.
– На всякий случай, – сказал я ей.
Диор закатила глаза и страдальчески вздохнула.
– Oui, папа.
Мы оба замерли, когда она произнесла это слово. Наши взгляды встретились. Слово, повисшее свинцовым грузом, было слишком тяжелым, чтобы я мог его вынести, и я отмахнулся, кивнув в сторону коридора:
– Пошли. Твои ответы сами собой не найдутся.
Диор кивнула, расправила плечи и бросила мне туго набитую седельную сумку. Заглянув внутрь, я увидел изумрудный шелк, мех светлой лисы и вопросительно приподняла бровь.
– Кое-что для Фебы, – объяснила Диор.
– Мадемуазель Дуннсар кажется мне немного иным типажом, Диор.
– Это потому что у тебя плохое зрение, шевалье, – усмехнулась девушка.
Ее улыбка сменилась задумчивой гримасой, а взгляд вернулся к одеждам, которые нас окружали.
– Думаю, нам надо взять что-нибудь и для Селин.
Я нахмурился и посмотрел на потолок у нас над головами.
– К черту Селин.
Мы шли по темным и холодным коридорам этого безмолвного склепа, и ни в одном из них не обнаружили великих откровений или древней мудрости. Наконец мы добрались до самого верхнего уровня Кэрнхема и, кажется, обрели проблеск надежды.
Перед нами замаячила еще одна пара массивных бронзовых дверей, украшенных изображением двух черепов на возвышающемся щите. Под этим знаком были два слова на древнеэлидэнском, витиевато вырезанные на свитке. Пытаясь вспомнить все что можно об этом ныне мертвом языке, я с холодным ужасом понял: я каким-то образом уже знаю эти слова, какая-то часть меня всегда знала их. В голове звучал шепот, рассказывая о давно ушедших годах, о давно умерших существах, о давно забытом наследии.
– Ты помнишь кредо крови Восс?
Диор моргнула, услышав мой странный вопрос, и ответила:
– Все падут на колени.
Я мягко улыбнулся.
– А крови Дивок, моя юная ученица?
– Дела, а не слова. – Она посмотрела на рисунок на дверях, и ее голубые глаза широко распахнулись. – Так вот что это такое? Знак крови Эсани?
Я кивнул, проводя пальцами по очертаниям вырезанных черепов.
– Впервые я заметил этот знак много лет назад, на страницах книги, которую Астрид обнаружила в Сан-Мишоне. Но тогда не увидел этого, просто не обратил внимания.