Империя проклятых

Кристофф Джей

– Пешки. Они – передовая линия твоей армии. Дешевы. Расходный материал. Они открывают партию, чтобы остальные твои фигуры могли по-настоящему разыграться. Это шато. Это шевалье. А это понтифик. Церковь и государство. Они передвигаются по-разному, но задача у них одна и та же: выйти на поле боя и устроить резню во имя своего императора. Это особенные фигуры. Их надо, по возможности, защищать. Но в конце ими можно пожертвовать и все равно выиграть партию.

Я продемонстрировал, как перемещать фигуры, легко поднимая их с помощью темной

силы, которая текла в моих жилах. Мне пришло в голову, что по-настоящему играть ими могли только холоднокровки и что Диор будет трудно управляться с ними самостоятельно. Но тем не менее она наблюдала за происходящим, ее голубые глаза сияли, когда она затягивалась дымом, и в ней расцветало природное любопытство.

– А это у нас кто? – спросила она, выдыхая серый дым.

– Это императрица. – Я похлопал по фигуре, на которую она кивнула. – Тайная власть за троном. Она может передвигаться настолько далеко, насколько ей заблагорассудится, в любом направлении, которое ей понравится. Она – твой палач. Твоя красная правая длань. Быстрая. Разносторонняя. Смертельно опасная.

– Она мне нравится, – улыбнулся Диор.

– Не привязывайся слишком сильно. В конце игры она – такой же расходный материал, как и все остальные.

– Почему? – Диор нахмурилась. – Похоже, она самая сильная фигура на доске.

– Не она. – Я снова похлопал темного императора по плечу. – Он. Цель игры – захватить императора противника. Все остальное в итоге неважно.

– Это глупо. Он не может сделать и половины того, что делают другие штуки.

– Он делает то, чего не может ни одна из них. Он выигрывает игру.

– Это нечестно.

– Честно – это для мертвецов и неудачников, Диор.

– Но в этом нет никакого смысла! – Она нахмурилась, выдыхая серый дым из ноздрей. – Как трус, который не сражается, может отличить победу от поражения?

– Император сражается. Если его вынуждают. И когда он это делает, как любой хороший правитель, он может переломить ход битвы. Но не стоит рисковать самой ценной фигурой на передовой. Уж точно не в момент, когда остальные фигуры готовы сражаться за него. И не тогда, когда потерять его значит проиграть игру. Это не просто глупо. Это самоубийство.

Диор скрестила руки на груди и уставилась на доску.

– Я начинаю понимать, почему ты хотел научить меня этой игре.

– Да?

– Ваша метафора красноречива, шевалье де Леон.

– Почему, император Лашанс, что вы имеете в виду?

– Я не фигура на доске. И моя жизнь – не игра.

– Ты права. Не игра. И все же ты продолжаешь относиться к ней как к чему-то подобному.

Она затянулась сигариллой, вдыхая жаркий дым.

– Еще одна лекция. Как раз то, что мне было нужно.

– Но тебе это действительно

нужно. – Я нахмурился. – Ты всего лишь семнадцатилетняя девчонка.

– А ты ведешь себя по-мудацки, потому что мне семнадцать или потому что я девчонка?

– Вот только не надо этой чуши, я никогда не относился к тебе хуже из-за того, что у тебя между…

– Мне не нужно, чтобы ты сражался за меня в моих войнах! – огрызнулась она. – Ты был моложе меня, когда выиграл битву у Близнецов! Когда покончил с Лаурой Восс! И я, между прочим, тоже убила Принца Вечности, если ты этого не заметил! И при этом спасла твою жалкую задницу!

– Диор, послушай меня! Ты самый важный человек в этой империи! Наследница Сан-Мишон, конец мертводню, надежда королевства! Без тебя все будет потеряно! – Я понизил голос, понимая, что ступаю на тонкий лед. – Я знаю, ты все еще чувствуешь вину из-за ритуала Хлои. Знаю, что часть тебя задается вопросом, могло ли все это закончиться, если бы она покончила с тобой. И поэтому ты снова и снова подвергаешь себя риску. Не слушала меня на Мер. Не слушала в Авелине. Не слушаешь и сейчас.

– Из-за меня уже погибло достаточно людей! – закричала она. – Аарон! Батист! Рафа! Сирша! Бел! И я не собираюсь просто сидеть сложа руки, пока ты отдаешь свою жизнь за меня, Габриэль!

– Я знаю, что не собираешься. О том и речь! Он! Не имеет! Значения! – С дьявольской силой я швырнул шевалье через всю комнату, и Диор вздрогнула, когда тот вдребезги разбился о стену. – Эти? Не имеют! Значения!

Одну за другой я поднимал красивые фигуры, темные и светлые – пешку, шато и императрицу, – отбрасывал их в сторону, разбивая.

– Ни одна, ни одна, НИ ОДНА из них!

Теперь на поле оставалось только две фигуры. Тяжело дыша, я поднял темного императора над головой и с ревом изо всех сил швырнул его к ногам светлого императора. Каменные плиты разлетелись вдребезги, как стекло, по фронтонам эхом прокатился глухой ГРОХОТ. Темный император разлетелся на дюжину кусков, и на разбитую плиту посыпались каменные осколки и крошки. В комнате воцарилась мертвая тишина, когда я повернулся к Диор, тяжело дыша и обнажив клыки.

И в этой тишине я снова услышал топот маленьких ножек и смех.

Одинокую песню моей жены над океанским ветром.

– Победа, – прошипел я. – Над тьмой. Над ним. Вот что имеет значение, Диор.

Она на мгновение задержала на мне взгляд, затем опустила глаза в пол. Некогда прекрасные фигуры были раскиданы, расколоты, разбиты, некоторые валялись на боку. Диор покачала головой, взгляд ее голубых глаз скользнул по сияющему Императору, одиноко стоящему на разрушенном поле.