Империя проклятых

Кристофф Джей

– В каких еще, к чертям собачьим, сумерках? – Я поднял руку, когда она начала отвечать. – В общем, с меня хватит. Я все равно не слышу тебя из-за оглушительного рева всего того, на что мне насрать.

– Ты не с-с-сделаешь этого, брат.

– Тебе меня не остановить, сестра. Диор прислушивается к моим советам, а не к твоим, помнишь?

Глаза Селин превратились в щелки, когда ветры нашей родины разверзли пропасть между нами. Я был на голову выше, сердито смотрел на нее сверху вниз, такой же непреклонный, как и она. В тот момент мы были детьми нашей мама, упрямыми, гордыми, и в наших жилах бурлила львиная кровь. Я помнил прежнюю Селин – мою озорницу, мою младшую сестренку.

Но сейчас она лишь тень самой себя. И хотя отчасти это случилось из-за меня, я знал, что был идиотом, доверившись ей. Возможно, именно чувство вины привело меня к шпилям Кэрнхема. Возможно, так получилось из-за того, что в моих жилах еще текла ее кровь, или из-за отчаянной надежды, что мои действия в Сан-Мишоне не обрекли мир на гибель. Но теперь я понимал, как это было глупо.

– Ты права, Селин. Я не знаю, что ты видела и что делала. Но я всю свою жизнь охотился на монстров, и я узнаю их с первого взгляда. И одного из них я вижу в тебе.

И, развернувшись на своих посеребренных каблуках, я зашагал в замок.

Я выругался, захлопывая за собой мощные двери, – я чертовски хорошо знал, что было глупо давить на сестру, что ее силы понадобятся мне сегодня ночью, если мы хотим выбраться отсюда живыми. Но жажда бушевала во мне, стучала как чертов молот по черепу, когда я представлял себе эти едва заметные голубые каракули у нее на запястье. Этот страх рос, это слово эхом отдавалось в голове, и я сделал еще один большой глоток вина, чтобы заглушить его. Я вспомнил Красные обряды, которые видел в Сан-Мишоне, когда был мальчишкой. Угодников-среброносцев, простившихся с жизнью, чтобы не поддаться безумию в крови. «Лучше умереть человеком, чем жить чудовищем», – говорили они нам. И хотя я обрушился на Селин, сейчас я чувствовал в себе точно такое же чудовище.

– А зачем ты это делал? – спросил Жан-Франсуа.

– Что делал? – не понял Габриэль.

– Орден предупреждал тебя. Ты знал о безумии, которому подвержены все бледнокровки, и что утоление жажды только ускорит его наступление. – Темные глаза историка остановились на влажных от вина губах угодника. – Так зачем же ты пил из своей жены ночь за ночью, де Леон? Кровь твоей семьи кипит, oui. Но неужели ты такой раб страсти?

Габриэль допил остатки из своего кубка, уставившись на сидевшее напротив чудовище. Казалось, весь свет в комнате сосредоточился в темных заводях его глаз, сияющих как звезды. По коже побежали мурашки, когда Габриэль вспомнил те долгие, неспешные ночи, полные крови, огня и греха. Плавные изгибы под его блуждающими руками. Пульсацию под трепещущим языком.

Он наклонился вперед, упершись локтями в колени. Поманил Жан-Франсуа пальцем. Вампир долго смотрел на него, затаив дыхание, в воздухе повисла тишина, но, наконец, наклонился ближе. Габриэль отвел золотистый локон от уха монстра и прошептал:

– Потому что она всегда говорила «пожалуйста».

Вампир повернул голову, встретившись взглядом с глазами угодника.

– Я запомню это.

– Итак, – продолжил Габриэль, откидываясь на спинку кресла. – У нас оставалось около четырех часов до заката.

Я знал, что мне нужно отдохнуть, но в голове у меня бушевала буря, пока я стоял в зале замка Дженоа. Диор раздвинула выцветшие шторки массивного камина и развела в его огромной пасти крошечный огонь. Медведь и Пони были привязаны неподалеку от лестницы и дремали в безопасности от непогоды. Сама Диор лежала на кушетке у камина, Феба свернулась калачиком рядом. Обе спали. И, уверенный, что закатная

плясунья защитит девушку, я поплелся вверх по дуге восточной лестницы с бокалом вина в руке, чтобы найти хоть какое-то спасение.

Такая странная штука эта тишина перед бурей. Я стоял на пороге сотни сражений, холоднокровка. Видел все способы, которыми человек справляется со страхом. Некоторые пьют и кутят, отчаянно пытаясь выжать из жизни последнюю каплю, прежде чем станцевать со смертью. Некоторые ищут утешения в объятиях другого человека, мгновения в тех теплых, мягких уголках, где ничто другое не имеет значения. Почти все молятся. Люди говорят, что мужество проверяется на поле боя, но это неправда. Если хочешь узнать мужчину, посмотри ему в глаза накануне битвы. До того, как крики заглушат голос в его голове. До того, как он напьется настолько, что начнет считать себя храбрым. Когда останется только он сам и то, что он сделал, и то, чего он, возможно, никогда не совершит. Вот тогда и увидишь нас такими, какие мы и есть на самом деле.

Я позволил ногам идти куда они хотят и покорно следовал за ними. И вместо того чтобы отправиться в часовню, как планировал, я оказался в шахматной комнате Дженоа. Это было просторное помещение, освещенное тусклым дневным светом. Витражи. Пол в виде шахматного поля. Как и все другие скульптуры в Кэрнхеме, эти фигуры вырезал мастер: светлые из опалита, темные из черного опала. Самые высокие были почти с меня ростом. Когда Дженоа решил покончить с собой, на поле, очевидно, вели какую-то игру, которая теперь никогда не закончится. Бродя среди фигур и размышляя о предстоящей битве, я поймал себя на том, что кривлю губы, когда заметил, что светлая сторона разыгрывает гамбит Руссо.

– Руссо? – спросил Жан-Франсуа.

– Ты не разбираешься в шахматах? – Габриэль моргнул.

– Пока нет, – улыбнулся вампир. – Я планировал овладеть ими лет примерно через сто.

– Это знаменитая тактика. Изобразить слабость, чтобы выманить противника с его позиции и заставить его поскорее покончить с тобой. И тогда ты наносишь удар. Риск высок. Но и награда высока. Оглядевшись, я понял, что талантливый игрок использовал именно эту тактику, чтобы вернуть контроль над партией.

Я кружил рядом с темным императором, наблюдая, как сверкают на его камне радужные прожилки. Гроза за окном напомнила мне о бурях, которые мы когда-то встречали дома на побережье, и теперь в моем одурманенном дымом и вином сознании горел маяк. Я прижал костяшки пальцев к глазам, и мне показались за спиной тихие шаги, беготня и смех, и, обернувшись, увидел ребенка, маленькую девочку с длинными черными волосами и бледной кожей, порхающую среди осколков. Я услышал, как она зовет меня «Папа! Папа!», как поет на кухне моя жена, перекрывая вой ветра и те три ужасных удара, которые положили всему конец.

Тук-тук-тук.

– Вот ты где, – раздался голос.

Я поднял глаза и увидел, что у входа стоит Диор, и при виде нее у меня снова потеплело на сердце, а призраки за спиной блаженно замолчали. Но, приглядевшись повнимательнее, я сильно заморгал, а моя улыбка погасла, как и их голоса во время бури.

На ней был надет украденный у Дженоа сюртук, но теперь под ним скрывалась длинная кольчуга. Когда мы расстались с Лакланом, она отдала ему свой клинок из сребростали и теперь заменила его мечом из местного арсенала, который был слишком велик для нее. Меч висел у нее на поясе в богато украшенных ножнах, волочившихся по полу, когда она вошла в комнату. Под мышкой она несла шлем, руки скрывались в латных перчатках, на голенях – тяжелые поножи. Немного сна пошло ей на пользу, но все равно она выглядела бледной. Бледной, испуганной и очень, очень юной.