Империя проклятых
Шрифт:
– Так оно и есть, черт возьми! И если бы ты знала, на что способны эти гребаные монстры, ты бы ни за что на свете не стала натравливать ребенка на…
– Я не ребенок!
Крик Диор прервал мою жаркую речь, но замереть меня заставило выражение ее лица. Во взгляде у нее было столько обиды. Столько огорчения. И столько любви, что мое разбушевавшееся сердце чуть не разорвалось на куски.
– Но ведь в этом-то все и дело, да? – спросила она.
Тут ее голос сорвался. Перешел на шепот:
– Боже, именно
В глазах Диор заблестели слезы, когда она взяла меня за руку и крепко сжала.
– Я знаю, ты просто боишься за меня, – сказала она. – Тебе невыносима мысль, что ты можешь потерять кого-то еще. Я знаю, ты думаешь о Пейшенс и Аст…
И тогда я ударил ее. Быстро. Прямо по лицу. Голова у нее дернулась в сторону, а рот приоткрылся, когда раздался раскат грома, повторяющий имя моей дочери. Звук, который издала Диор, был сдавленным: что-то среднее между вздохом и рыданием. Она отшатнулась, прижав руку к щеке, и посмотрела на меня так, словно не могла до конца поверить в то, что я сделал.
– И нельзя ее за это винить. – Габриэль покачал головой. – Я и сам не мог в это поверить.
Последний угодник-среброносец встретился взглядом с глазами своего тюремщика, блестевшими в темноте камеры. Между ними повисло тяжелое молчание, зияющее, как бездна под Кэрнхемским мостом, пока…
– Хорошо сыграно, я бы сказал. – Жан-Франсуа пожал плечами, возвращаясь к своей книге. – Лашанс вела себя как последняя дура. Только Вседержитель знает, что могло случиться, если бы она попала в лапы Вечного Короля. Ты был наставником, она – ученицей. Правильно сделал, что напомнил о ее месте.
– Нет, – ответил Габриэль, уставившись на свою раскрытую ладонь. – Только самый низкий человек может поднять руку на своего ребенка и называть это любовью.
– Она не была твоим ребенком.
– Семья – это не всегда кровная связь.
– А любовь не всегда проста. Но ты действительно любил ее. Ты знал, чего это может стоить. И все же решил рискнуть и ранить ее сердце, вместо того чтобы увидеть, как его вырвут из ее груди. Ты не плохой человек, Габриэль де Леон. Просто иногда ты совершаешь плохие поступки.
Последний угодник сделал большой глоток из кубка и вытер глаза.
– Похвала от тебя, вампир? Абсолютно ничего не значит.
Историк поджал губы, а Габриэль скользнул обратно в свою тьму.
Эхо этой пощечины было похоже на выстрел из колесцового пистолета. Диор облизнула языком уголок рта, и при виде ее крови сердце у меня упало, а живот скрутило. Я почувствовал, как у меня за спиной зашевелилось воинство нежити: по порченым пробежала дрожь, когда воздух наполнился красным. И когда во мне поднялась жажда, полная ненависти, тьмы и ярости, я поднял руку снова – Боже, помоги мне.
– Быстро внутрь.
– Придурок, – прошипела Диор. – Ты г-гребаная сволочь.
– Лучше быть сволочью, чем дураком, – прорычал я. – И Господь Вседержитель видит, что сейчас ты ведешь себя как полная дура, Лашанс. Иди, мать твою, внутрь. Немедленно!
Нижняя губа у нее задрожала.
Сердце бешено стучало, в голове бушевала буря, и я почти не верил в то, что натворил. Трясущимися руками я нащупал свою трубку, глаза затуманились от боли. Забив трубку дневной дозой, я быстро закурил и полностью втянул ее в себя одним обжигающим вдохом. Селин искоса наблюдала за мной, ее бледные глаза блестели. Око бури закрылось, но ветер между нами продолжал завывать.
– Ты плачешь, – прошептала она.
– ДЕ ЛЕОН! – раздался крик.
Я глубоко вдохнул, сплюнул в пропасть и перевел взгляд на врага. На склоне, вверху, я увидел два силуэта, вырезанные черным: обе девушки, когда-то прекрасные, были превращены в жуткий ужас страшными руками времени. Их голоса звучали у меня в сознании так сильно, будто их доносило ветром, – дуэт кровавых веков и мрачного величия:
– Доброй ночи тебе, Лев! Ты сегодня выглядишь получше, чем когда мы видели тебя в последний раз! Наш грозный отец просит нас передать тебе привет, заверить, что он все еще ждет тебя на востоке, и выразить соболезнования по поводу праздника, который он устроил в честь твоей дочери и жены!
Селин взглянула на меня с мрачным пониманием в глазах. Я так сильно стиснул челюсти, что у меня зубы заныли. Рука сомкнулась на рукояти Пьющей Пепел, и кожа заскрипела, когда я ее сжал.
– Заключим сделку? – взывали Душегубицы. – Можем ли мы предложить тебе соглашение? Или будем считать, что бедный брат Дантон уже исполнил эту песню для глухих и неразумных? Мы позволим тебе безопасно пройти, если ты попросишь, де Леон! Подари нам девушку, и мы подарим тебе жизнь!
И тут я почувствовал, как по моим мыслям ударил молот: когтистые пальцы пытались проникнуть сквозь глаза в хранившиеся там тайны. Но на коже уже вспыхнула эгида, и, какой бы колоссальной ни была сила этих древних разумов, я вытеснил их прочь – вон, долой. Я поднес огниво к баррикаде и увидел, как Селин вздрогнула, когда гобелены вспыхнули жадным пламенем. И, сжав в кулаке Пьющую Пепел, я взревел, перекрывая усиливающийся ветер:
– Ну так вперед, чертовы черви! Посмотрим, сколько потребуется собак, чтобы убить льва!
«Где м-м-мы, Габриэль?» – растерянно прошептала Пью.
Я наблюдал, как начали двигаться порченые, спускаясь с холма темными волнами, безмолвные, запыхавшиеся и, господи, такие голодные.
– Мы в дерьме, Пью.
«О, боже мой, о-божебожебоже. Где Астрид и П-П-Пейшенс?»
Вдыхая дым и излучая ненависть, я посмотрел на близнецов на холме, силуэты которых вырисовывались в темноте точно так же, как в ту ночь, когда в дверь постучался их отец.