Империя
Шрифт:
– Нет, Мартин, ты не совсем прав, и не надо просить прощения, хотя это и очень трогательно. Ты всегда был для меня как сын. И для моих друзей тоже. Когда мы вернулись сюда без твоего отца, мы поклялись помогать твоей матери и ее детям, потому что Аврелий был славным воином девятого легиона и хорошим, верным другом, – приподнявшись с плетеного кресла и положив руку на плечо юноши, произнес Корнелий. – Твоей семье досталось, как и всем тем, кто остался без защитника и кормильца. Твоей вины и вины твоих родных в этом нет – вина лежит лишь на тех бездарных людях, чей рассудок затмевает тщеславие, принуждая их издавать приказы, немыслимые по своей глупости. Поэтому цени каждое мгновение, проведенное в кругу близких, ведь родней и преданней них никого и никогда ни у тебя, ни у кого-либо другого не будет. Семья кажется мелочью, когда она у тебя есть, но оборачивается огромной потерей, если ее вдруг у тебя отнимают.
– Вы правы… –
Корнелий сидел в кресле и смотрел куда-то вдаль. Солнце, которое слепило его старческие глаза, то скрывалось за облаками, позволяя ему отдохнуть от постоянного прищуривания, то выходило из-за туч и заставляло его снова прикрывать веки. Внезапно он вспомнил о том, как чуть не совершил ужасный поступок, решив разделаться со всеми своими проблемами при помощи веревки. Сейчас он гордился собой и уважал себя за то, что все же нашел в себе силы не поддаться отчаянию и не оборвать свою жизнь на пике возрождения своей семьи, когда у него на руках остались маленькие дети, нуждавшиеся в его защите от враждебно настроенного мира. Да, это был очень достойный поступок с его стороны. Он думал об этом каждый раз, глядя на своих сыновей, и тогда его отцовское сердце начинало трепетать от теплоты и бескрайней любви к ним, а также от понимания того, что могло бы случиться с ними, не будь его рядом. Корнелий никогда не говорил и никогда не скажет им о той минутной слабости, так как его поступок, соверши он его, был бы слишком эгоистичным и недостойным настоящего мужчины. Он показал бы тем самым свою немощность и бесхарактерность в той сложившейся нелегкой ситуации. Правда, сейчас дело обстояло немного иначе. Луций, в котором он души не чаял, стал отдаляться от него. Они теперь почти и не разговаривали, лишь прощались, когда сын уходил к Марку, и здоровались, когда Луций возвращался домой. Посмотрев на Мартина, Корнелий понял, что этот юноша все-таки более мягок, чем его сын. А, возможно, просто годы брали свое, и он стал больше бояться, что в конце концов останется один. Ему было очень страшно осознавать возможность такого исхода, и он старался о нем не думать, хотя постепенное отдаление от него детей было очевидным. А этот разговор с Мартином ему нравился, поскольку доказывал, что хоть кто-то еще интересовался и самим Корнелием, и его поступками. Был, правда, еще Маркус, который оставался близок отцу, поддерживал его своим присутствием и скрашивал порой его одиночество. Именно Маркус всегда бежал к нему навстречу вместе с Ремом, когда Корнелий приходил домой с земледельческих работ. Но было очевидно, что и он вскоре пойдет по стопам брата – об этом говорил по-детски восхищенный взгляд, с которым Маркус слушал Луция, когда тот рассказывал о своих успехах в военном деле. Это был вопрос времени – Корнелию оставалось только смириться и ждать, когда Маркус присоединится к брату, а после беспомощно наблюдать со стороны за их новой жизнью.
Все, что было сказано Мартину, Корнелий говорил из собственного страха потерять сына, но он и виду не подал, что боится. Он просто преподнес свои мысли как ненавязчивый совет, который Мартин без какой-либо иронии с благодарностью принял, очень убедительно кивнув в ответ головой. Этим он посеял в душе Корнелия зерно надежды на то, что если уж Мартин, который не был его родным сыном, все понял, то, может, и Луций поймет. Для Корнелия это было бы самой большой отрадой на старости лет. Нет, он не ждал того, чтобы с ним постоянно были рядом. Он лишь желал, чтобы его помнили. Помнили его собственные дети, помнили о том, что он старался быть хорошим отцом, помнили о том, что он сделал для них все, что было в его силах. И если ему было суждено вскоре умереть, то он мечтал отойти в мир иной так, чтобы в этот момент его кровиночки были рядом и чтобы он спокойно и без сожаления мог сжать руки детей в своей руке перед тем, как отправиться туда, откуда нет возврата. Время не щадит никого, неумолимо приближая всех к непознанной бесконечности и загадочной бездне. Но Корнелий не испытывал страха перед неизбежным концом – он панически боялся, что про него забудут и он сделает свой последний вздох в полном одиночестве. А ведь так мало надо старику для спокойной смерти: только теплую и уютную кровать и возмужавших и достигших высот детей у ее изголовья.
Поднялся легкий ветерок, и дорожная пыль взмыла вверх воронкообразным завихрением. Корнелий прикрыл глаза, увлажнившиеся от грустных мыслей, и, дабы Мартин не увидел его слез, спрятал их за ладонью, будто спасая стариковское зрение от вездесущих пылинок. Порыв ветра пришелся как никогда кстати, поскольку Корнелий не хотел, чтобы Мартин заметил его слабость и спросил его, почему он плачет. Воин не должен плакать, но возраст делает людей более сентиментальными. Однако Корнелий по-прежнему не хотел ни жалости, ни других похожих эмоций со стороны Мартина – он не хотел показаться мягкотелым, хотя и был немолод, далеко
– Что-то ветер поднялся. Похоже, погода портится, хотя по всем приметам не должна бы, – вставая с кресла и направляясь в дом, сказал Корнелий. Он посмотрел сквозь пальцы руки, которой прикрывал глаза, на небо и произнес: – Наверное, будет ливень. Вон, какие тучи на небе. Пойдем-ка в дом, Мартин, там и подождешь своих друзей. Маркус, бери Рема и марш домой. Не хочется, чтобы ты промок и заболел. И давай быстрее, чтобы мне не пришлось повторять дважды!
– Хорошо отец! Уже бегу! – прокричал в ответ Маркус и, не прерывая игры с собакой, побежал в дом. Рем спешно последовал за ним, пытаясь играючи покусать за пятки.
Леонид, занимавшийся какими-то делами во дворе, тоже неспешной походкой, кряхтя и шаркая ногами, направился вместе со всеми в дом. Зайдя внутрь, он предложил перекусить, все с одобрением встретили его идею и стали рассаживаться за столом.
– Леонид, не суетись. Я сейчас помогу тебе, – сказал Корнелий, привыкший заботиться о более пожилом, по крайней мере, с виду, товарище. Сколько Леониду лет, он не знал, да это было и не важно. Для Корнелия гораздо значительнее возраста была преданность: ее он, как никто другой, понимал и ценил.
В это время ветер усилился, за окнами потемнело, небо затянули темно-синим полотном тяжелые тучи, а вдалеке раздались раскаты грома. Природа предупреждала о своих серьезных намерениях, разрезая небо на несколько частей яркими вспышками молний, словно хмельной портной, который старался спешно раскроить материал, но лишь хаотично вилял ножницами по сукну, выводя на ткани необычные узоры.
Маркус с любопытством наблюдал в окно за этим явлением природы, он уже не так боялся грозы, как раньше, когда был совсем мал. Тогда, едва услышав гром, он мчался к своему отцу или к Леониду, который давно стал уже частью их семьи, и Леонид, укладывая его с собой, рассказывал о том, как бог Юпитер гневается, сидя на облаках. Этот старик знал много интересных историй о богах и людях, о разных событиях, приметах и мудрецах. Маркус уже даже начал его называть своим дядей, поскольку был сильно, по-родственному привязан к нему. Теперь же он просто смотрел на небо по-детски завороженным взглядом, и на его лице не было ни страха, ни чувства опасности перед необъяснимым и грозным проявлением стихии. Теперь Маркус знал, что Юпитер не тронет его, ведь он ни в чем перед ним не провинился.
Прошло уже некоторое время, а дождя все не было, лишь тучи стали еще плотнее и как-то ниже, и создавалось ощущение, что сейчас не день, а вечер, и вот-вот небо прольет свои слезы на землю, давая растениям и всему живому свою бесценную влагу.
Внезапно Рем занервничал. Он начал скулить, поджимать хвост и дергать Маркуса за подол тоги, пытаясь оттащить его от окна в предчувствии надвигающейся бури. Однако Маркус лишь с улыбкой смотрел на собаку, не придавая значения ее беспокойству, хотя прежде Рем не отличался особой пугливостью. Тем не менее, на этот раз пес подвывал и носился взад-вперед по дому, подбегая к каждому и заглядывая всем в глаза, словно это была и не собака вовсе, а человек, который взглядом пытался что-то сказать. От того, что люди его не понимали, Рем крутился волчком и то и дело подбегал к двери и, вставая на задние лапы, скреб ее. Когда, поддавшись его беспокойству, Маркус подходил к двери и открывал засов, Рем тут же выбегал на улицу, лаял куда-то вдаль, пробегал вокруг дома, влетал обратно, словно ошпаренный, рыча и лая, и опять принимался хватать всех за ноги и дергать, как будто пытаясь куда-то отвести.
– Да что с тобой, Рем? А ну угомонись! – приказал псу Корнелий, который вместе с Леонидом принес еду и поставил ее на стол. – Никогда его таким не видел.
– Что-то его беспокоит, а мы понять не можем, что именно, вот он и бесится, – спокойно отрезая хлеб, проговорил Леонид.
В этот момент, словно гром на небе, раздался стук в дверь. Рем, который был чем-то встревожен все это время, притих и, настороженно оскалив зубы, начал рычать в сторону двери.
– Ну, Мартин, вот и твои друзья. Заодно все вместе поедим, да и послушаем, чего они там насмотрелись, – с этими словами Леонид подошел к двери и отодвинул засов. Однако вместо юношей его взору предстал небольшой отряд солдат. Старший из них, Константин, не дожидаясь приглашения, вошел в дом, деловито осмотрел всех присутствующих, сдвинул брови и произнес:
– Вы, я так понимаю, догадываетесь, почему мы здесь? – бесцеремонно расхаживая по помещению и глядя по сторонам, спросил он. – Кто хозяин этого убогого жилища? – со злобной улыбкой поинтересовался Константин.
– Я! – коротко и с возмущением ответил Корнелий, встав из-за стола. – А в чем, собственно, дело?! – На повышенных тонах, но, насколько это было возможно, сдержанно проговорил он.
Константин медленно подошел к Корнелию и положил перед ним на стол приказ о конфискации имущества по причине утаивания налогов на протяжении более десяти лет.