Имперские игры
Шрифт:
Вместе с тем увлечённость сына сей неоднозначной особой… Император даже для себя не мог решить, как к этому относиться, чего в этом больше, положительного или напротив, вредного.
– Давай прогуляемся, Саша. Никуда не спеша, спокойно. А во время прогулки ещё немного поговорим о той, кто смог даже того не желая, заставить тебя думать не только о той милой маленькой фрейлине.
– Да, отец… - согласился Александр, пряча глаза. – Но я не забыл Марию.
– Какую из?- усмехнулся император, нарочно провоцируя своего отпрыска, ещё сильнее его смущая. Обе Марии, обе княжны. Только одна милая маленькая фрейлина, воздушное и благостное создание. Другая же способна внушать страх
Уж это русский император знал получше многих, уже сейчас имея пятерых бастардов, двое из которых были не просто совершеннолетними, но и начали собственный путь вверх на службе Российской империи. Он, как отец, пусть и не признавший их официально, не мог не следить за их судьбой и не помогать… осторожно, конечно. Старший успел пробиться в чиновники особых поручений в министерстве внутренних дел. Второй по старшинству и вовсе подавал особые надежды, окончив Морской корпус и приняв участие в научной экспедиции, она же кругосветное плавания длиною более чем в два года. Сейчас он был уже мичманом, и в течение года ожидалось производство в лейтенанты. Было за что, ведь служба продолжала опять же вдали от Балтики, на Дальнем Востоке, где требовалось узнать много нового как о возможном театре военных действий, так и касаемо вероятных противников. А маскировка под исключительно научную экспедицию – давний, привычный, но неизменно эффективный ход.
Бастарды, да… Император не обольщался иллюзиями относительно того, что его уже взрослые законные дети не знаю об интрижках отца на стороне. Знают, конечно, но так было всегда, со многими монархами. Даже в доме Романовых мало кто из монархов обошёлся без внебрачных детей. Начиная с Петра Великого так и вовсе никто.
– Я… Я хочу сам понять, разобраться в себе.
– Разбирайся, это нужно, - с ободряющими интонациями вымолвил император. – неспешно идя по аллее рядом с сыном, провожая взглядом опадающую листву. – Но не забывай, что Мещерская для тебя. со всеми возлагаемыми надеждами, слишком обычна, не имеет влияния.
– А Мария Станич?
Александр II, прежде чем ответить, одобрительно хмыкнул, подметив правильное поведение сына. Сперва следовало выслушать до конца, задать нужные вопросы, и только потом, если это будет необходимо, высказываться, соглашаясь либо противодействуя.
– Ты видел другую сестру Виктора Станича, Елену, разговаривал с ней и её супругом, - утверждение, не вопрос, поэтому сын лишь кивнул, подтверждая очевидное. – Она не перестала быть Станич, всего лишь сменив фамилию на двойную, Станич-Степлтон. И дети их станут не Степлтонами. Матрилинейный брак, если называть вещи своими словами.
– Влияние главы семьи, Виктора. Желание расширить род, сейчас там только он и его сёстры. И ни у кого пока нет детей.
– Не только, - остановившись, император, заложив руки за спину, устремил взгляд куда-то вдаль, смотря на весь мир вокруг и одновременно ни на что конкретное. – Елена Станич-Степлтон обычная женщина, которой повезло. В меру умная, красивая, умеющая нравиться и пользоваться этим. Двое остальных Станичей не такие. Твоя Мария, что из-за океана, она верна только брату и всегда будет ставить интересы его и собственные – а они навряд ли разделимы – выше других. Не интересы Американской империи, не интересы своего будущего супруга, кем бы он ни был. Это как… Екатерина Медичи, только без коллекции ядов в приданом и не оторванная от семьи. Вот сейчас думай как следует, сын. Подумаю и я.
Произнеся это, император
Александр II умело подвесил возникший было вопрос, не желая решать его в ближайшее время. Нужно было посмотреть, как станут развиваться отношения с Американской империей, на какую ступень выйдет уже состоявшийся союз. А там понять, что нужно Станичам, чего они желают добиться, помимо уже достигнутого положения там, за океаном. Исходя из этого и поступать. Сложно? Без сомнения, но за прошедшие годы правления Российской империей Александр Николаевич Романов привык к самым неоднозначным ситуациям, способным обернуться неожиданной стороной.
***
Ноябрь 1864 г, Российская империя, Санкт-Петербург
– Он. Снова. Меня. Унизил! – выплёвывал слово за словом цесаревич Николай Романов, обращаясь к своему новому не то воспитателю, не то советнику, бывшему министру иностранных дел Александру Михайловичу Горчакову. – Сперва Сашка едет в Нью-Йорк и там представляет империю на том судилище. Потом приезжает оттуда не с пустыми руками, а с предложением протянуть руки к спрятанным в землях рядом с бурскими республиками сокровищам. «Аляска покажется бедной родственницей, если сравнить её с африканскими землями!» Эти слова брат произнёс перед отцом, когда рассказывал ему о тех предложениях. Мне же никто такого не предлагал.
– У министра тайной полиции Станича всегда есть далеко идущие планы…
Вот вроде бы канцлер – пусть отстранённый от реальной власти, но высший имперский чин всё едино сохранивший – и не соглашался прямо с цесаревичем, но вместе с тем понимал, что в теперешнем смятении чувств и разгорающейся обиды на отца и братьев Николай Александрович воспримет всё так, как канцлеру и требуется. А требовалось Горчакову постепенное, но уверенное нарастание обиды, злости, неприятия всего, что связано с отцом и младшими двумя братьями, Владимиром и Александром. С последним это могло быть сложнее, поскольку Александр очень тепло относился к цесаревичу ине давал даже малого повода думать о себе плохо. Но вот то, что Александр II в последнее время поручал тому важные дела, которые выполнялись Александром Александровичем быстро и результативно… На этом можно было сыграть. Именно это он и делал.
Сейчас канцлер наблюдал за наследником престола, держа подобающее сочувственно-одобряющее выражение лица, но вместе с тем здраво оценивая цесаревича Николая. Этот вот молодой человек, то останавливающийся у книжных полок, то срывающийся к окну, то не знающий, как совладать с невольно искажающими лицо гримасами… Удобный инструмент, но как человека, как личность самодостаточную и независимую его уже не получалось воспринимать. Некоторым людям не так много и надобно, чтобы сперва надломиться, а потом и вовсе сломаться.
Николай Александрович слишком привык воспринимать себя будущим монархом, трон для коего уже обеспечен самим фактом рождения, а остальное не столь и важно. Не был он готов к тому, что за кажущееся незыблемым положение, возможно, придётся как следует побороться. А затем его словно окунули в холодную купель, заставив сердце и даже душу тревожно сжаться. Иных это подстёгивает заняться саморазвитием, прочих же окончательно ввергает в уныние и растерянность. Цесаревич оказался из числа последних. Самому Горчакову это было скорее полезно, поскольку находящиеся в таком положении люди склонны хвататься за любую поддержку со стороны тех, на кого, как они считают, можно переложить большую часть свалившихся проблем.