Импортный свидетель (сборник)
Шрифт:
У Мулен Руж коллеги остановили машину, расплатились и решили пройтись немного пешком.
— Это здесь, — сказал Джоджон, показывая на невзрачное здание.
— Я жду вас у этого входа. Если через полчаса — давайте сверим часы — вас не будет, это значит тревога. Я иду туда и…
— Арестовываю проституток на основании УК РСФСР, — сострил Джоджон.
— Нет, вызываю полицию, тут уж все средства хороши. Как-нибудь я сумею вас отстоять перед политическим управлением.
— Это утешает, — ответил ему Джоджон и мужественно шагнул за веселенький занавес,
Нестеров остался один на улице обозревать возмутительные афиши, рассказывающие о немыслимых способах зарубежной любви.
Он нервно смотрел на часы, но время, несмотря на обилие нарисованных и ненарисованных красоток, встало.
Невнимательно разглядывая афиши, он прождал полчаса, не в шутку стал нервничать и, наконец, поняв, что Это единственный выход, пошел за полицией.
Вместе с рослым ажаном, которому он наплел Бог знает что, он вошел в заведение, но ни в одной из тринадцати кабинок описанного им гражданина не оказалось.
Полицейский козырнул и удалился.
36
— Вы русский? — бросилась к Нестерову какая-то девица, заговорив с ним на языке, который он знал с детства, но тут в Париже стал почти забывать.
— Русский, — машинально сказал Нестеров, вспомнив, что за границей советские всегда русские.
Но ему не пришлось пожалеть об этом неловко брошенном слове.
Поговорив десять минут с Люси, он стал открывать для себя новый мир, много узнал такого, чего и представить себе раньше не мог.
Хотя из десяти минут девять Люси болтала, что их заведение теряет из-за СПИДа клиентов, а за одну минуту сообщила, что она дочь эмигрантов шестидесятых, родители погибли, но ей здесь неплохо, и она только хотела бы знать, действительно ли на улице Горького открыты частные кафе. Нестеров успел спросить про звонившую сегодня днем Сюзи, но Люси сказала, что та сегодня не работает, и дала ему ее номер телефона, но телефон, как и полагал Нестеров, не ответил.
Оставалось возвратиться на площадь Италии и в дикой нервозности ждать Джоджона в пустой и чужой квартире.
«Если Джоджон не вернется к утру, придется писать докладную консулу, — тоскливо подумал Нестеров — Но почему Люси не заметила представительного, усатого и экзотичного Джоджона? Ах да, она была занята работой…»
37
Джоджон откинул занавес и смело вошел туда, куда он даже себе не представлял, что может когда-то зайти. Он вошел, озираясь по сторонам, потому что его ослепило обилие выступающих из стен обнаженных тел, мастерски выполненных с помощью голографии. И все эти объемные тела двигались и манили. Тихая располагающая музыка успокоила памирского таджика. В большом зале около стойки бара сидели полуодетые красотки и потягивали через соломинки разноцветные напитки. Джоджон увидел еще один занавес и, точно не зная, как надо здесь себя вести, неловко пошел
— А для чего тебе Сима?
Джоджон немного растерялся, но вскоре, видимо вспомнив, что он «гаишник» и всегда и во всем должен быть хозяином положения, сказал:
— Да от Симиной матери весточка, я из Советского Союза.
Верзила молча сгреб Джоджона своими лапищами и уволок его за занавес, где оказалась дверь, через которую он вывел Джоджона на улицу и посадил его в машину. Сам сел за руль той же машины, поехал, но всю дорогу молчал.
Через несколько минут езды по каким-то задворкам машина остановилась.
— Разговаривать будешь при мне, — сказал верзила, пропуская Джоджона в освещенную дверь какой-то хибары в задрипанном квартале, очень похожем на выселки подмосковной станции Тихонова Пустынь, а не на тот город, который обычно рисуют художники на Монмартре.
— Вы все еще боитесь шпионов? — миролюбиво спросил Джоджон.
Верзила чуть усмехнулся, снова пропустил Джоджона, но теперь уже в грязную комнату, однако сам, вопреки последней своей фразе, остался в коридоре.
В комнате сидела женщина и гладила белого пуделя, лежавшего у нее на коленях. Пудель лениво соскочил, тявкнул, увидев Джоджона, помахал хвостом, зевнул, но вскоре снова забрался на колени к хозяйке.
— Вы Сима? — спросил Джоджон.
— Сима, Сима я! — запричитала женщина. — Какого черта вы рыскаете по всему Парижу, разыскивая меня?
— Я не рыскаю, — с достоинством ответил Джоджон, — я просто навел справки и вот вас нашел. Я сделал это потому, что ваша матушка просила передать вам привет.
— И больше ничего?
— Ну знаете, она просила сказать, чтобы вы показали мне необычный, невидимый туристам Париж, но, кажется, я его уже увидел сам, — добавил Джоджон, прислушиваясь к шагам в коридоре.
— Это не Париж, это каторга, — сказала Сима, — А вы не из тех ли консульских, что собираются продать меня в Советский Союз в обмен на то, чтобы я заткнулась и не рассказывала никому, что они здесь занимаются только скупкой барахла и отправкой его туда, где это барахло стоит дороже?
— Нет, я не из консульских, — чистосердечно признался Джоджон, — я вообще в первый раз за рубежом.
— Кто тогда вы?
— Я просто турист, но если позволите, я расскажу вам про маму.
— Все врете, я с ней говорила вчера по телефону, она мне про вас не сообщила.
Джоджон приумолк и стал смекать, что раз Сима прячется, значит, звонила не мать ей, а она матери, и поэтому добавил:
— Тем лучше, значит, вы уже сами знаете, что с ней все в порядке, и теперь мое появление здесь бессмысленно. Поэтому прошу вас показать мне дорогу обратно, ведь куда-то же меня завезли, и не без вашей помощи, а я нездешний.
— А этот, на том конце улицы, с которым вы пришли, он тоже нездешний? — хитро спросила Сима, намекая, что за Джоджоном и Нестеровым следили.