Имя на площади Победы
Шрифт:
Эвакогоспиталь № 2977 в Ясной Поляне был первым для Заборского в долгой череде военных лечебных заведений такого рода. Из-под Тулы он был перевезен в Ессентуки, где находился до осени. С трудом принимал воду и пищу, лежать мог только на одном боку. Силач и спортсмен, еще недавно удивлявший солдат тем, что мог бросить гранату на восемьдесят метров, что часто и делал в оборонительных боях, он превратился в ходячий скелет, которого при встрече с трудом узнал однокашник по академии. Тем не менее дела постепенно шли на поправку, хотя о возвращении в солдатский строй и речи не было. За время лечения Георгий по переписке с родителями жены узнал, где находится Елена.
Г. В. Заборский в госпитале в Ессентуках в 1941 году
И в октябре 1941 г. уехал с Северного Кавказа на Урал, в город Троицк Челябинской области, в котором базировалось полдюжины госпиталей. Там продолжал лечение. В госпитале № 2155 рядовой Заборский получил инвалидность и был уволен из армии. Потом они с женой сняли квартиру в доме 33 в Комсомольском переулке Троицка.
Пришлось начинать новую жизнь в новом состоянии. Это была жизнь, как принято в таких случаях говорить у медиков, с ограниченными физическими
То, каково ему было, хорошо иллюстрируют записки заслуженного архитектора БССР В. М. Волчека – пожизненного друга Георгия Владимировича.
Они познакомились еще во время учебы в Ленинграде, правда, Волчек шел тремя курсами раньше. В своих воспоминаниях, озаглавленных как «Эпизод военных лет с продолжением», Виктор Матвеевич пишет, что дивизию, в которой он воевал под Сталинградом, в самом конце 1942 г. передислоцировали в Челябинск для пополнения. Ему представилась возможность «отдохнуть душой и телом». И однажды на концерте Ленинградского симфонического оркестра он услышал «хрипло-клокочущий звук», которым был сформулирован вопрос: «Витька! Это ты?». Волчек обернулся: «На меня глядело лицо, сильно напоминающее моего друга по учебе в Ленинградской Аадемии художеств. Но тот был атлетического телосложения с постоянным румянцем на лице. Сейчас же на меня смотрел человек, бледный до желтизны, с изможденным лицом. Видя мое изумление, сидящий сзади, прохрипел: «Это я, Заборский!». Сидящие рядом зашикали. Мы вышли в фойе, где дали волю нахлынувшим на нас чувствам. Расцеловались и долго сжимали в объятиях друг друга. Успокоившись, но продолжая недоумевать, я внимательно рассматривал изменившегося друга. Он был в обмундировании самой низкой категории «б/у», от многочисленных стирок потерявшем первозданный цвет «хаки».
– Жора, откуда ты? Что с тобой случилось? Что ты делаешь здесь, в Челябинске?..
Я смотрел в его помутневшие, выцвевшие, когда-то васильковые глаза, и мне стало страшно. Дошел! Как свирепо обошлась с ним военная судьба!…Превратила геркулеса в почти сгорбившегося старика…».
Вот тогда у Волчека и мелькнула мысль, что его давний товарищ несколько тронулся умом. Он, оказывается, приехал из Троицка в Челябинск искать соответствующие материалы, поскольку создавал проект монумента, который после победы должен быть установлен в Минске. О каком монументе победы можно думать, если враг еще силен, если «после позорного разгрома под Сталинградом он окончательно может озвереть», удивлялся Волчек, но тогда про себя решил, что ватман товарищу все-таки надо найти. Потому «на следующий день я вручил ему пять листов бумаги. Мы расстались. Он – в госпиталь, я вновь на фронт».
Слава Богу, Волчек ошибся. С физическим здоровьем дела у его друга улучшались. Потянуло к работе. Впоследствии сам Георгий Владимирович, любивший образные выражения, однажды сказал, вспоминая те дни, что как только у него более-менее нормально заработала правая рука, он вспомнил фразу Сталина «наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами» и решил взяться за проект будущего. С рассудком, несмотря на опасения Волчека, у него все было в порядке. У Заборского появилась связь с Союзом советских архитекторов Белоруссии, руководство которого размещалось в Москве и, надо отдать ему должное, тоже не сидело, сложа руки, в ожидании разгрома гитлеровцев. Теперь точно известно, что тот контакт ему помог установить скульптор Заир Азгур, с которым Георгий Владимирович был знаком еще по Академии художеств. Правда, невозможно сказать, как он вышел на связь с Азгуром, но в Белорусском государственном архиве научно-технической документации сохранилось первое письмо, которое Заборский написал Заиру Исааковичу 11 июля 1942 г. из Троицка. Это был крик радости:
«Здравствуйте, уважаемый т. Азгур!
Пишет Заборский. На этих днях я случайно получил возможность прочитать старый номер газеты «Советская Белоруссия». Что в этот момент пережил, Вы себе можете представить! Но еще больше меня взволновало, когда я на оборотной странице прочел о работе белорусских художников. Живы и работают. Моей радости нет предела.
Желаю успеха и плодотворной работы. Эти дни будут незабываемы. Да, это может быть только в нашей стране.
Жив и Алексей. Я его считал погибшим. Моей скорби не было предела (ведь мы с ним стали большими друзьями), как нет теперь предела моей радости. Куда ему написать, я не знаю. Пишу вам, потому что уверен больше в получении Вами моего письма. Меня глубоко тронуло, что в прочитанном мною списке художников БССР я не встретил фамилий Корзена и Пашкевича. Если это так, то для белорусского искусства это большая утрата. Последний раз я виделся с Корзеном на кладбище возле дома специалистов. У него была прогоревшая шляпа на голове и мысли идти пешком в Москву. Я пожелал ему всего хорошего. Это было 25-го июня рано утром. Поздно вечером этого же дня я вступил добровольцем в одну из частей Красной Армии… Был два раза ранен. Залечивал раны, не выходя из строя. У меня внутри было море мести, ненависти и злобы. Мне помогала моя физическая подготовка, полученная в спорте. Я был под Могилевом, Рогачевом, Оршей и Смоленском. Меня не брали ни штык, ни пули. Но вот под Ярцевом в неравном бою я был дважды тяжело ранен. Сначала были прострелены горло и шея… разорвавшаяся недалеко мина осколком мне разбила два позвонка на шее и застряла там по сей день, и его достать нет возможности. Утром меня подобрали. Я не мог шевелиться, разговаривать и даже пить воду. Так продолжалось дней 15. Я жил на одних уколах. Очень долго пролежал в госпитале в г. Ессентуки и, как видите, выжил. Через родных моей жены нашел жену и ее мать. Живем теперь в г. Троицке. Я инвалид Отечественной войны и получаю пенсию. Потихоньку поправляюсь. Достал у местных художников немного материала и занимаюсь этюдами и рисунками. Делаю рисунки воспоминаний пережитого. Пока этим здесь приходится ограничиваться, ибо других возможностей здесь нет и предложений также. Очень рад за Глебова, что он продолжает свою работу над памятником т. Фрунзе. А Трубе просто завидую.
Передайте всем приветы, наилучшие пожелания и скорого возвращения на родную Беларусь. Живы белорусы и будут жить. Построим новые города и начатую работу с Алексеем продолжим. Жму крепко руку.
Ваш Георгий Заборский.
Мой адрес: г. Троицк, Челяб. об-стъ, Комсомольский пер. 33, мне».
Его тянуло к работе, потому он занимался этюдами, делал «рисунки воспоминаний» и завидовал скульптору А. В. Грубе, которому удалось добраться до Москвы, где тот начал работать с М. Г. Манизером и возглавил Союз белорусских художников. Александр Васильевич был известен Заборскому тем, что в 1922 г. сделал первый во всем СССР прижизненный памятник Ленину в поселке Красно-полье Могилевской области, а Матвей Генрихович – памятник Ленину перед Домом правительства в Минске. Будучи выпускником столь авторитетной Академии художеств, Георгий Владимирович не мог не знать, что Матвей Генрихович был сыном знаменитого с дореволюционных времен русского живописца Генриха Матвеевича
Заир Азгур то письмо Заборского передал А. П. Воинову, уже возглавлявшему Союз белорусских архитекторов. Александр Петрович, по всему СССР разыскивавший зодчих, разбросанных войной, сразу же написал ответное послание:
«Товарищу ЗАБОРСКОМУ- архитектору-художнику
Г. Троицк, Челябинской области, Комсомольский, 33.
Уважаемый товарищ!
Пишет Вам Правление Союза Советских Архитекторов в Белоруссии.
Адрес Ваш стал нам недавно известен через А. В. Трубе и 3. И. Азгура. Из Вашего им рассказа видно, что после жестоких боев и схваток с фашистской мразью вы стали инвалидом отечественной войны, но сохранили в себе, выражаясь Вашими словами, море ярости и ненависти к заклятому врагу. Вы по-прежнему бодры духом и имеете огромное желание работать. Вот на эту тему и хотим мы поговорить с Вами.
Первое – это необходимо Вам оформиться в члены Союза. Просим заполнить прилагаемую анкету и вместе с заявлением и фото направить ее нам. Хотя прием в члены Союза временно прекращен, мы будем ходатайствовать перед всесоюзным Правлением о принятии Вас.
Второе – это непосредственное Ваше участие в работе нашего Союза.
Правление решило провести в ближайшее время следующие мероприятия по согласованию и по поручению ЦК КП(б)Б:
1) Организация товарищеского соревнования на составление эскиза идеи проекта памятника Героям Отечественной войны.
2) Организация закрытого конкурса на составление проекта памятника народному поэту Белоруссии Янке Купала.
3) Проведение подготовительной работы по изданию сборника «Архитектура Советской Белоруссии к началу отечественной войны».
Программа по параграфу 1 высылается Вам завтра, а программы по п. п. 2 и 3 направим в ближайшем будущем.
Мы полагаем, что Вы заинтересуетесь этими вопросами и будете работать. Мы же, в свою очередь, постараемся Вам создать некоторые материальные условия в этой творческой работе.
Примите привет. Пишите.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ПРАВЛЕНИЯ СОЮЗА
СОВЕТСКИХ АРХИТЕКТОРОВ БЕЛОРУССИИ (А. И. ВОИНОВ)
12 сентября 1942 года. Москва, Арбат, Филипповский, 22, Постпредство БССР».
Александр Петрович не уточнял, о каком именно памятнике идет речь, где он может быть установлен. Но именно эта идея и привлекла Заборского. Еще больших эмоций исполнено его очередное письмо, адресованное уже всем троим – А. П. Воинову, 3. И. Азгуру и А. В. Трубе, направленное из Троицка 22 сентября 1942 г.:
«Уважаемые Товарищи!
Мне трудно передать то глубокое чувство, которое у меня возникло после получения мною писем от союзов советских архитекторов и художников БССР.
Да, это возможно только в нашей стране, где забота о человеке стоит на должном месте, и разве за такую Родину не стоит сражаться так, как делают это лучшие сыны великого свободолюбивого народа. Разве его можно покорить. Никогда! Он умрет и то головой вперед.
Я инвалид Отечественной войны, я честно сражался за честь, свободу и будущее своей Родины до последней возможности. И те остатки сил и здоровья, которыми я располагаю сейчас, искренне отдаю дальнейшей борьбе. Ия вновь в строю. Но мое оружие уже не штык и граната, а карандаш и кисть.
Я очень благодарен за предложение мне непосредственно участвовать в работе союза.
Все то, что мне сейчас позволяет мое состояние и другие условия (а их у меня очень и очень мало), я отдам на эту работу.
Я избрал для работы первое задание: составление эскиза идеи проекта памятника героям Отечественной войны. Мне хотелось бы на все три задания. Но срок представления выполняемой работы слишком для меня мал. У меня появилось и выносилось нутром много идей. Но ничего. Еще впереди большая жизнь (эти слова подчеркнуты самим Заборским – Я. А) и творческие возможности.
А теперь мне хочется сказать о моем больном и существенном моменте в предстоящей работе. У меня нет ни бумаги, ни досок и т. п. самых необходимых вещей. Я просил бы союз о том, чтобы он написал в союз художников г. Челябинска с просьбой оказать мне помощь в этом отношении. Это от меня недалеко, и я могу туда съездить.
Заявление в союз, анкету и фото я вышлю в следующем письме. Заканчивая свое небольшое письмо, мне хочется передать Вам за оказанное мне внимание искреннее спасибо и солдатский привет.
Пишите.
Заборский Георгий Владимирович.
Г. Троицк, Челябинская область, Комсомольский пер., 33».
Это письмо свидетельствует о том, что Георгий Владимирович снова почувствовал вкус жизни, свою потребность для страны и для дела, которому учился. Он уже укрепился во мнении, что в «правое дело», в торжестве которого не сомневался, серьезный вклад можно внести не только на поле боя, владея винтовкой или гранатой. Правда, Воинов и Заборский тогда вели речь о разных памятниках. Первый, будучи не только руководителем творческой профессиональной организации, но и, в какой-то мере, ее политическим идеологом, что было неизбежно в его ситуации, исходил из того, что после победы нужно будет увековечить подвиги очень многих, за нее боровшихся и заплативших жизнью. И писал в своих письмах, прежде всего, о том, каким должен быть общий уровень почитания павших героев, ставил вопрос о будущих типовых обелисках и мемориальных знаках на многочисленных могилах. В архивах сохранилось много относящихся к тому времени набросков и эскизов памятников такого рода. Некоторые из них после войны рассылались по регионам в качестве рекомендательных. В 1946 г. был даже выпущен альбом «Эскизные проекты надмогильных памятников воинам Красной Армии, партизанам и мирному населению, погибшим в Великую Отечественную войну 1941–1945 гг., и мемориальных досок». Это были работы хорошего художественного уровня, а сам альбом стал результатом конкурса, объявленного Управлением по делам архитектуры при белорусском правительством уже в год победы. Есть в нем и работы Заборского. Правда, он в конкурсе не участвовал, варианты были приняты у Георгия Владимировича в виде готовых предложений, ведь он вернулся в Минск в конце лета 1945 г.