Имя на площади Победы
Шрифт:
В давние времена была у летописцев мода упоминать о какой-либо местности или городе, как правило, в связи с битвой или мором, эпидемией по-нынешнему, иначе они фиксировали в своих текстах, что «в то лето» ничего важного не произошло. Случилась битва на Немиге в 1067 г. Минск тогда уже стоял и потерпел крепко. Но если теперь судить по его улицам, то придется сделать вывод, что на самом деле он юн, как новострой, «зачатый» в годы индустриальных советских пятилеток. В том быстро убедится каждый, едва заглянет в «метрику» практически любого дома на его главных проспектах, не говоря уже об окраинах, этажность которых все растет и растет. Например, на улице Якуба Коласа самое старое здание построено в 1938–1939 гг. В парках, на скамеечках у фонтанов еще можно встретить людей, которые помнят Минск довоенный, но унесенный ураганами той войны. Это был совсем иной город. И, конечно же, многие помнят тех, кто создал новый облик белорусской столицы. Заборского в числе
К сожалению, сам Георгий Владимирович не оставил воспоминаний о том, какими были его впечатления от представших его глазам улиц, на которых он вырос. Сохранился только его рассказ, как он побывал на месте, где стоял их дом, и откопал бутылку с рисунком горящего Минска, сделанным 24 июня 1944 г. Самого дома не было. Мамы тоже. Она могла бы многое поведать о жизни в оккупированном городе, но ее, а также сестру Марию и ее маленькую дочь Светлану гитлеровцы вывезли в Германию. Елена Ивановна умерла по дороге на территории Польши. Кое-что потом рассказывала Мария, которая смогла вернуться домой, хотя ей довелось некоторое время подоить коров на ферме у немецкого бауэра. Многое из того, что его родным, соседям, всем горожанам пришлось испытать, он узнавал со слов коллеги Н. Н. Маклецовой, с которой работал в политехническом институте. Ей пришлось все годы оккупации пережить в Минске, и ее воспоминания – это картины, полные трагизма:
«…Минск. Страшный, разрушенный, обгорелый с неистребимым запахом пожарища… Площадка политехнического, сгоревшего 24 июня, была обнесена колючей проволокой, и там был уже огромный лагерь военнопленных…
Седьмого ноября 1941 года в 24-ю годовщину октябрьской революции в городе появились первые виселицы. В центральном сквере, на Советской улице, на перекладинах ворот частных домов в районе Комаровки. На каждой – трое повешенных: в середине женщина, по бокам мужчины… Убирать трупы не разрешали три дня. Немецкие офицеры с хохотом фотографировались на фоне виселиц.
…Помню, как страшно было встречать на улицах знакомых с желтыми отметинами на груди, робко побирающихся вдоль тротуаров – евреям ходить по тротуарам было запрещено».
Но с течением времени картина все-таки менялась не в пользу оккупантов:
«Рослые, румяные, с пышными шевелюрами, «чистые арийцы» (наши-то солдаты в то время ходили стриженными под машинку), это были вояки первых дней войны: сытые, холеные, самоуверенные, «властители мира»… А в сорок четвертом году минский гарнизон состоял из пожилых, хромых очкариков… Навсегда осталась в памяти последняя ночь с 2-го на 3-е июля. Сосед шофер жег в печке свою немецкую форму… Несколько немецких солдат, поливая стены бензином, пытались поджечь дома в нашем переулке, но жители дружно тушили возникавшие очаги огня».
И наконец:
«…Ночь в июле короткая, и быстро наступило утро счастливого дня 3 июля 1944 года. Пронесся слух: «Идут!». Все, кто мог, бросились к Логойскому тракту (теперь улица Я. Коласа), откуда доносился грохот танков. Я схватила на руки сына и помчалась вместе с другими. Невозможно словами передать охватившее тогда чувство…На нашей улице началось пиршество. Вынесли столы, вытащили кто что мог. Откуда-то появились трофейные консервы и роскошные вина из немецких военных складов. Люди, видимо, и тут не растерялись. Хватали со столов бутылки и еду и бежали навстречу проходившим солдатам. Все были, как в чаду, от счастья. Третьего и четвертого июля я в каком-то тумане бродила по улицам города и не верила, что не вижу ненавистных серо-зеленых фигур».
Разрушенный Минск. Улица Ленина. 1944 г. Новую улицу вскоре придется проектировать и восстанавливать Г. В. Заборскому. Кадр из документального фильма
Что оставалось от Минска? На этот вопрос Маклецова дала исчерпывающий ответ: «…Города по сути не было. Повсюду зияли черными глазницами бывших окон полуразрушенные коробки бывших зданий. Многие районы деревянной застройки представляли собой сплошное пепелище. Лишь кое-где торчали одинокие печные трубы. Одиноко стояли чудом уцелевшие Дом правительства, Дом офицеров, Дом ЦК и театр Янки Купалы. От Центральной площади (теперешней) далеко просматривался оперный театр». Как вспоминает и В. Н. Ал адов, Советская, на месте которой потом вырос нынешний проспект Независимости, на улицу становилась немного похожей только в ночное время. В темноте не видно было, что тянувшиеся вдоль нее здания фактически разрушены, а внутри их – груды кирпича. Прекрасный белорусский скульптор и друг Г. В. Заборского Заир Исаакович
А вот каким увидела Минск архитектор Л. Д. Усова, которая после войны приехала на работу в белорусскую столицу и многое для нее сделала. Любовь Дмитриевна проектировала дом, в котором теперь размещается исполком СНГ, многие жилые здания у Привокзальной площади, зоны отдыха. О том времени писала: «Едем по улице Советской во временное жилище. Трудно передать первое ощущение ужаса, открывшегося перед нашими глазами… Руины, развороченные дома…Сворачиваем к площади Свободы (по нынешней улице Ленина). Кругом руины. На площади – остатки городской ратуши… А слева – не действующий костел, и при нем чудом сохранившиеся сооружения монастыря – наше жилье… На второй день… отправились на работу. Шли через ныне Октябрьскую площадь… На месте нынешнего Дворца профсоюзов – руины бернардинского монастыря, одна стена…». Даже через два года демобилизовавшийся из армии В. М. Волчек с грустью констатировал, что «городской пейзаж» подавляет радость возвращения: «Руины, руины… Разыскал жилище архитектора Заборского. В разрушенном здании, в комнате с окном, забитым досками, – деревянный стол, нары вместо кровати, примус, на столе жестяные кружки и чайник».
В центральных микрорайонах уцелело менее 70 зданий. На улице Карла Маркса сохранилось только три дома и несколько обгорелых коробок. В Минске в 1944 г. был организован специальный хозрасчетный трест по разборке разрушенных сооружений. И не только в Минске. Наркоматом гражданского жилищного строительства были созданы конторы по разборке разрушенных зданий в Витебске, Полоцке и Гомеле. Во всех остальных городах тресты открывали для этих целей специальные участки. Полученные в результате разборки материалы тщательно сортировались, чтобы потом их можно было использовать при новом строительстве. И делалось так не только в БССР, даже не только в СССР. То же писал в своем отчете о поездке в Польшу в 1948 г. начальник Управления по делам архитектуры при Совете Министров БССР М. С. Осмоловский: «С кирпичом в Варшаве очень плохо. Все жилое строительство ведется из грузобетона. Это – щебень… Они из этого грузобетона возводят дома, начиная от основания и кончая крышей… Весь комплекс производства материала происходит на дворе…». В белорусской столице, как и в польской, разбирать было что.
Центр Минска летом 1944 г.
Как вскоре подсчитали, Минск был разрушен не менее чем на 80 процентов. С этим надо было что-то делать. Но сначала предстояло определиться, что именно, в какой очередности, какие для этого потребуются силы и средства. А еще нужно было понять меру своего соответствия возникшим задачам, готовности и умения их решать. И ответы на такие вопросы не могли быть простыми, тем более, что их сложность проистекала не только из катастрофических последствий той войны. Проблемы, с которыми нельзя было больше жить столичному городу, стали накапливаться в Минске еще раньше, корни некоторых из них уходили даже в глубину веков. Причем эти проблемы были характерны для большинства европейских городов, включая Париж. В том же Париже до грандиозной перепланировки, проведенной во второй половине девятнадцатого века гениальным архитектором бароном Жоржем Османом, из-за скученности застройки, слабости канализации довольно часто вспыхивали эпидемии, уносившие десятки тысяч жизней. Осману пришлось снести многие кварталы, проложить почти полторы сотни километров новых широких улиц. И это в Париже, который со статусом столицы, пусть и с перерывами, живет уже полторы тысячи лет. Что касается Минска, та же Наталья Маклецова не скрывала, что, приехав до войны в этот город на работу, она изрядно разочаровалась, увидев его: «25 сентября 1931 года я очутилась на привокзальной площади столицы Белоруссии и расстроилась. Одноэтажное здание вокзала, площадь, покрытая булыжником, извозчики с обшарпанными пролетками… Прямо против входа в вокзал – короткая улица, ныне Кирова, вместо теперешних парадных башен с обеих сторон приземистые деревянные одноэтажные дома, все какое-то жалкое после просторов и красот Ленинграда…
Наняла извозчика и храбро сказала: НККХ (наркомат коммунального хозяйства), площадь Свободы, так значилось в моем служебном предписании. Пролетка остановилась около невзрачного одноэтажного домика – приехали. Прямо за входной дверью канцелярия… Дома правительства еще не было, наркоматы были разбросаны в случайных зданиях по всему городу. НККХ ведал тогда строительством и архитектурой, городским хозяйством, дорогами и энергоснабжением. И при всей грандиозности стоящих задач весь его аппарат размещался в четырех небольших комнатах, включая отдел кадров и кабинет Наркома…Архитекторов в Минске тогда было всего шестеро…».