Имя нам — легион
Шрифт:
Я немедленно подхватил. Допеть мне, увы, не дали… Посреди дороги, широко расставив длинные ноги, стоял, покачиваясь, мой благородный соперник Бобсон, и рыжая его макушка упиралась в небосвод. Его длинный, густо заляпанный веснушками нос украшали замечательные зеркальные очки. Отраженное от них солнце нестерпимо жгло мои наглые зенки, залитые пивом под самую завязку.
Я благоразумно прищурился и обогнул Бобсона слева.
Генрик обогнул его справа.
Затем мы опять сомкнули ряды и двинулись дальше. Бобсон развернулся и принялся испепелять зеркальным взглядом мой затылок. С расстоянием мощь лучей оружия
— Пощади, о суровейший! — взвыл я. — Не было у меня с ней ничего! Совершенно. Клянусь своей треуголкой!
Боб презрительно сплюнул в мою сторону, а Генрик ткнул локтем в бок:
— Капрал, ну-ка, кончай издеваться над страдальцем. Ишь, остряк нашелся. Не смешно, между прочим.
— Да и мне, Гена, не до смеху, — признался я. — Без вины же виноватым оказался! А тут еще этот, — я мотнул головой на рыжего василиска, — красавец. Лыцарь, блин… Хлебнем за рыцарство?
— Хлебнем, — сказал Генрик и снял с пояса флягу.
Баян я привез из дому и ежевечерне играл “для души”. Никто до сих пор недовольства моими концертами не выразил, и я тешил себя мыслью, что играю хорошо. Возможно, конечно, что ребята имели крепкие нервы и неимоверное терпение. Или стены в казарме отлично изолировали звук.
Как бы то ни было, но сейчас баян ждали. Как из печки пирога. Это ласкало мое самолюбие, раздувшееся к тому же от влитого в него пива. Поэтому я любил сейчас весь свет. А больше всех я любил сейчас Генрика. Старого, доброго своего друга… Спасшего мне когда-то жизнь. Отдавшего мне кровь свою! Чтобы отметить пламенное это чувство, я обхватил его за плечи и крепко к себе прижал.
— Похоже на намек, — сказал он. — Твоя любовь сменила цвет, э?
— Иди ты! — возмутился я. — Извращенец. Кровосмешением я не занимаюсь. Особенно в предвкушении советско-китайской дружбы. Кста-а-ати… Кто это там тусуется возле казармы?
— Вах! — выдохнул Генрик. — А китаянки бывают блондинками?
— Что? — рассеянно спросил я.
В голове моей трепыхалась возбужденно-удовлетворенная мысль: “А ведь я, кажется, знаком с этой девушкой! И я, кажется, был все-таки прав кое в чем…”
Конечно, я был с ней знаком.
Может быть, тогда, в шубке, я и не вполне рассмотрел ее фигуру, но волосы… осанка… манера держать сигарету… Это была, несомненно, она! Жанна. Путаночка, приехавшая с Аскером и разбудившая во мне кровожадного зверя. Быка, с пеной на морде разносящего в щепы все вокруг.
И, конечно, я был прав: Братья не гнушаются “подставлять” устраивающих их кандидатов в легионеры. Подлавливать самым древним и самым действенным способом. “На живца”, ребята, клюют не только хонсаки. Особенно на такого.
Генрик пускал пузыри, облизывался, снова пускал пузыри, бил копытом и вообще — рвался в атаку. Бешеный стук его горячего, любвеобильного сердца я слышал совершенно отчетливо.
Я бессовестно решил использовать его в роли тарана. Все равно он в тот момент ни черта не соображал. А девица стояла к нам спиной, привалившись плечом к дверному косяку казармы родимого четвертого взвода и нас пока не видела. То есть позиция для стремительного штурма была идеальной.
— Гена, — зашептал я ему на ухо, — есть идея! Гляди, она же, профурсетка
Она действительно была в новеньком легионерском трико, соблазнительно обтягивающем ее весьма шикарное тело. Этакая Клава Шиффер в двадцать лет. Под трико, готов спорить на всю свою мужскую силу, более ничего найти не удалось бы, хоть ты тресни. Ничегошеньки.
— Непорядок, Гена! (Гена нахмурился.) Но нам он на руку. (Гена заметно просветлел.) Сейчас мы делаем так: незаметно к ней подкрадываемся, и ты громко командуешь, мол, смирно, солдат. Она, естественно, в трансе, делает лужицу и падает в обморок.
— Лужица — это слишком, — засомневался великодушный Гена.
— Согласен (“Нет, не согласен, лужица — самое то, лужица настоятельно рекомендуется!” — завопил злопамятный мститель во мне), лужица нам ни к чему. Значит, она просто падает в обморок. Ты ее ловишь и несешь к себе в кубрик. Бережно кладешь на кровать и преклоняешь рядом колени. Я волоку гармошечку и играю “Вставай, страна огромная!”. Она медленно приходит в себя. Я начинаю прочувствованно играть мелодию из фильма “Эммануэль”, она открывает глаза, полные печали и страсти, и видит твой романтический и мужественный облик. Она снова в трансе. (“Делает лужицу!” — злорадно и непристойно заржал пошляк-мститель.) Гремят фанфары, она тянет к тебе нежные руки и жадные губы, а я незаметно, но проворно исчезаю. Растворяюсь. Через пять минут четвертый взвод дружно хлебает пиво за вашу связь, подобную колоссальному водовороту, этакому Мальстрему из двух яростных либидо. Я играю “Эх, раз, еще раз, еще много-много раз!”. Многоголосый хор дружно подхватывает… Каково?
— Отлично! — похвалил мой план Гена. — Так что я, говоришь, должен делать?
Разумеется, я на его невнимательность ничуть не обиделся.
Передвигаться бесшумно нас научил капитан Пивоваров. И наука эта нами не забылась. Учитывая булькающее в животах пиво и молотящее, как паровой копер, сердце Генрика, к Жанне мы подкрались на “отлично”. Замерли, любуясь плавными изгибами фигуры. Генрик медленно, но глубоко вдохнул…
— Смирр-рр-на, солдат!!!
Акустический удар едва не повалил меня на землю. Травы пригнулись, и черепица на крыше задребезжала.
Гитарный дуэт испуганно смолк на верхнем “до”. Где-то тонко, но пронзительно завыл кудлатый четвероногий малыш Бобик. Амальгама очков сержанта Бобкова навек замутилась. Возможно, завыл и он.
Лужицы растеклись под десятками ног…
Жанна как ни в чем не бывало отправила щелчком длиннющий окурок точнехонько в урну и не спеша обернулась, отбрасывая густую прядь золотистых волос с лица. Высокомерно искривила красивые губы и спокойно спросила:
— В чем дело, сержант?
Сержант, однако, потерял дар речи. Он вытянулся во фрунт и застыл с идиотским выражением на лице. “Подчиненному должно глядеть на начальника лихо и дурковато”, — вспомнилось мне. Вспомнилось и только: лихость куда-то запропала, а я окостенел с вполне дурковатой улыбкой на устах. В четырех сантиметрах над левым соском Жанны, отчетливо выпирающим сквозь тонкую ткань, клубилась черным и багровым пятиугольная голограмма, изображающая разрыв тридцатифунтового фугаса. Нашивка батал-куратора…