In the Deep
Шрифт:
— А, юмор, — сказала Ибуки и закрыла что-то на экране. — Юмор — это хорошо. Значит, мозг от неудавшегося поцелуя не пострадал.
Я послала ей воздушный поцелуй и снова уставилась в потолок. Докторша противно пощелкала пальцами, размяла их в духе детской гимнастики.
— Все, закончила. Ты как насчет поесть, Аска?
— Положительно.
— Ну, тогда идем?
Ибуки встала, убрала непослушную челку с лица. Докторша была чем-то невыразимо довольна, что, впрочем, меня устраивало.
У кухонного комбайна было пусто, кто-то — почти наверняка Нагиса — опять
— Надень ему уже на голову когда-нибудь, — посоветовала Майя, поглядывая на меня. — В самом деле, сколько можно свинство разводить?
— Да надену, надену. Просто при мне он обычно не забывает.
— Ну, тебя все боятся, — икнула докторша и плюхнулась со своей тарелкой за стол. — Даже я вот побаиваюсь.
Я подумала и решила на провокации не поддаваться. У меня до сих пор приятно шумело в голове, откуда убежало выдуманное машиной безумие, и даже на белковый концентрат я смотрела с умилением.
— Куда мы летим хоть? — спросила Ибуки, когда я уселась напротив нее. — Опять туда, где будет что-нибудь неожиданное и ужасное?
— Просто сверхдальняя доставка, — повела плечами я. — Хотя она мне и не нравится.
— А что там?
— Много научного, медицинского оборудования и почти восемнадцать тонн стекла.
Ибуки подняла голову и только спустя несколько секунд догадалась облизнуть с губы кусочек желе.
— Чего?
— Стекла. Просто стеклянные слитки по три килограмма.
— Стекло, — пробормотала Майя и вернулась к еде. — Может, какое-то ценное?
Я пожала плечами и запустила ложку гулять между пальцами: указательный, средний, безымянный, мизинец — мизинец, безымянный…
— Нет, Майя. По химсоставу — силикат.
— И тебя не насторожило, что мы гоним через две трети галактики ради восемнадцати тонн фасованного силиката?
— Насторожило, — согласилась я. — Только мы летим в сектор «Н». Там и не такое бывает.
— «Н»?!
Мне реакция Майи понравилась. Сектор «Н» был широко известен только одним: о нем известно крайне мало. Это был большой — порядка пятисот световых лет в диаметре — участок в Дальнем Трехкилопарсековом рукаве. Новые звезды, старые звезды, терраподобные планеты, жесткая радиация, гравитационные сдвиги, черные дыры в изобилии — милый участок космоса, где в довершение прочих бед мы наткнулись сразу на две негуманоидные цивилизации. Цивилизации оказались шикарные, словно сошедшие со страниц теоретических выкладок Томаса Шлеера, — они ярко подтвердили тезис знаменитого ксенофоба о невозможности контакта с таким типом разумных существ.
— И как мы планируем дальше с этим жить? — поинтересовалась Майя. — Может, мы прямиком к звезде Безумия?
— Ага, — безмятежно отозвалась я. — Туда.
Ибуки открыла рот, подумала и решила просто положить туда еще порцию желе.
— Идиотизм, — буркнула она с набитым ртом.
— Ну, мы же не планируем целоваться с местными жителями. Мы отвезем груз на станцию сцинтианских наблюдателей и свалим.
— Ага. А вообще, я думала, что ты обрадуешься. Новые горизонты, запрещенные знания, — я пальцами изобразила в воздухе кавычки. — Ну и все такое. Вирусы
— Вирусы — это одно. Трехкилометровые твари, занимающиеся космокреацией — совсем другое.
Я нахмурилась, оперла подбородок на ладонь и с восторгом навела на Ибуки ложку:
— Ты — шлееритка!
— Да! — пискнула Майя, прокашлялась и спросила агрессивно: — Да, и что?
— Фу, позорище, — сказала я. — А еще ученая. Как тебя, брезгливую, в проектах канцлера терпели?
— Ой, знаешь что?! Ты мне еще морали почитай, госпожа инквизитор! У кого доктрина «Изменившиеся — не люди?»
Ибуки сложила руки на груди и воинственно на меня глядела, ожидая продолжения ругани. А я и не собиралась ее разочаровать.
— По крайней мере, я не делю разумных существ на тех, кого могу понять, и тех, кого не могу.
— Ты Шлеера по популярным брошюрам изучала? — скривилась Майя. — А глянуть его «Типологию разума» умственные способности не позволяют?
— Читала. В детстве, — сказала я, засунула ложку в рот, подумала и вынула ее. — Не впечатлило. Там много картинок. Он бы еще комиксы нарисовал.
— Ну да. Это так плохо — быть доступным и излагать даже для последнего идиота. Вот если там полторы тонны заумных слов — совсем другое дело. Сразу проникаешься всей важностью доктрины.
Я улыбнулась:
— Майя, вот уж не ожидала, что ты гоняешься за понятностью. Объясни мне ты — раз преподобный Шлеер оказался слишком для меня, эм, доступен — почему мерилом цивилизации считается способность к контакту?
— Вообще-то это только один из пунктов доктрины, к которому придрались. И это вовсе не мерило, — буркнула Майя. — Это классификационный критерий.
— А это — софистика.
— Софистика? А сама-то ты кто?
Вопрос был хорош. Одно дело — убеждения в академии и выбранная специализации при стажировке в Инквизиции, другое — стали ли эти убеждения частью мировоззренческой системы, частью меня самой. Вон, Майя как защищает свои верования, мне даже завидно немного, что эта прожженная лабораторная стерва оказалась приверженцем хоть какой-то научно-этической системы.
— Ннувианка, скорее всего.
— О, браво, — восхитилась Ибуки. — Так кто из нас лучше? Menschlichkeit uber alles [3] ? Я хотя бы другие цивилизации не ставлю на один уровень со вспышкой радиации.
3
Человечество превыше всего (нем.)
Великое небо, вот ведь дура, а? А еще халат носит.
— Вообще-то, Ннувиан не ставил. Или ты его заумные слова не осилила?
— Заумные слова? — Майя сделала круглые глаза. — Да он пафосен, как старшеклассник в дискуссионном клубе! Понимаю, почему он привлекает маленьких решительных девочек.
— Ну да. Не хочешь понять — переверни с ног на голову, — сказала я и пошла к кухонному комбайну. Оттуда уже умопомрачительно разило свежим кофесинтом.
— И что ж я перевернула? — поинтересовалась Майя.