Иначе — смерть!
Шрифт:
— И чтоб попугайчики запели, да?
Мирон поглядел на нее с некоторой опаской.
— Вы пили дома в одиночестве?
— Я вообще одинокий философ.
— Чего так-то? Обожглись в молодости?
— То есть?
— Ну, какое-то очень сильное чувство, которое мешает…
— Ага, Алик помешал, и я его отравил. Вы ж к этому подкрадываетесь? А я вам вот что скажу: начните с себя.
Зазвонил телефон.
— Это Виктор Аркадьевич. С Машей переговорил. Она интересуется, зачем вам к Вороновым.
— Я хотела бы взять фотографию
— Понимаю. Милости просим. Диктую адрес… записали?.. Так когда?
— Скажем, в субботу к двенадцати.
— Договорились. Всех благ.
— До завтра, — Катя положила трубку. — Что значит «начните с себя»?
Мирон поглядел с недоумением.
— Вы сказали «начните с себя».
— А!.. Переберите своих поклонников. Прошлых и настоящих. Мальчишка к вам в дом пришел, а не ко мне.
— Перебрала, всю жизнь пересмотрела: никакой связи. Во-первых, никогда не слышала про человека Алик Воронов. Во-вторых, мои поклонники, как вы говорите… их было четверо…
— Сколько?
— Четверо.
— Дюже мало к тридцати годам и к такой… м-м… женственности, — Мирон засвистел.
— Четверо, — холодно повторила Катя. — И ни один из них не был женат.
— Однако!.. На снежную королеву вы не похожи, отнюдь! — Мирон продолжал скептически посвистывать. Но тут наступил час Дуни.
Тайное братство
Вечером она зашла к Адашевым передохнуть в общении не криминальном, слава Богу, а душевно-интеллектуальном, если можно так выразиться: самым отвлеченным и возвышенным понятиям Ксения Дмитриевна умела сообщить нервность и страстность; сын с ласковой иронией подавал реплики, подыгрывая тонко и точно; Катя отдыхала… точнее, пыталась отвлечься, со страхом чувствуя, как вместе с нею в детский уголок с трепещущими огненными змейками вторгается атмосфера убийства. И Ксения Дмитриевна сильно сдала — сердце, — хотя она ровесница папы, всего шестьдесят три, но он-то умер…
— О чем задумалась, Катюш? — спросила старая дама, разливая чай из серебристого самовара.
— О папе, — неловко ответила Катя.
— И я о нем часто думаю, — живо подхватила Ксения Дмитриевна. — Особенно в последнее время. Приходят, дети, времена последние.
— Не драматизируй! — прервал Вадим с беспокойством.
— Да я не о себе, не волнуйся… просто такое мироощущение.
— У каждого свой срок, мама. Как бы Павел Федорович ни мучился, скончался он от астмы.
— Да, разумеется, ему же делали вскрытие. Он в лучшем мире, я уверена. А наши с ним разговоры — это, как ты любишь, Дима, говорить, эстетство.
Катя опять чуть не начала: «Человек не имеет права распоряжаться…». Господи, я одержима!» Ксения Дмитриевна, словно подслушав, по какой-то странной ассоциации вспомнила задумчиво:
— Этот мальчик… как он любил отца! Человек на все пойдет ради любви. Да что человек! Вспомните Патриция.
Сенбернар
— К чему такие погребальные настроения, мама?
В прихожей отрывисто звякнул звоночек, и Ксения Дмитриевна провозгласила со смехом:
— К явлению отца Гамлета!
Отец Вадима Петр Александрович бывал в семье чрезвычайно редко и первым делом осведомился о здоровье Ксении Дмитриевны. «Неужели она так плоха, — испугалась Катя, — что даже Скупой Рыцарь проявляет участие!» Но когда он с той же ледяною любезностью спросил, как поживает Катин папа, она внезапно успокоилась — старик полностью погряз во тьме средневековья — и ответила кратко:
— Он умер три года назад.
— О, простите, ради Бога!
— А как поживают твои масоны? — вступила в разговор Ксения Дмитриевна с насмешливой улыбкой.
Петр Александрович был глубоким знатоком тайных обществ, сект, орденов — и наконец-то, в нынешнюю смуту свободы, на издательском небосклоне взошла оккультная звезда, за которой поперли в пропасть маги и шарлатаны.
— Благодарю, книги выходят, — в бесстрастном голосе проявился некий пыл. — В настоящее время я как раз занимаюсь розенкрейцерами — рыцарями Розового Креста. Это братство, по некоторым предположениям, — связующее звено между уничтоженными тамплиерами и масонами. Их окружает глубокая тайна, а эмблема…
— Папа, дамам не очень-то интересно, — начал было Вадим.
Но Ксения Дмитриевна перебила:
— Лучше беседовать о рыцарях, чем о деньгах. Пей чай, Петр, вот как ты любишь, крепкий. И кури.
— Благодарю, — он пригубил чай из тонкого стакана в серебряном подстаканнике, закурил душистую сигарету и продолжал как ни в чем не бывало («Тоже одержимый!»):
— Их эмблема — Роза и Крест. Роза с десятью лепестками символизирует сердце, то есть любовь. Вы понимаете? Любовь, распятая на кресте.
Кате было интересно, но сам старый ученый — сух, чопорен, глаза белесые, реденькие волосы над высоким лбом — вызывал неприязнь. Во всяком случае, их обычное вечернее трио расстроилось, и она поднялась, прощаясь.
На традиционной автомобильной прогулке с Вадимом, которая все же состоялась, только позже, Катя решила добиться правды:
— Что у Ксении Дмитриевны с сердцем? Ей хуже?
— Как всегда — то похуже, то получше. Ты думаешь, объявился, беспокоясь о ее здоровье? — В голосе Вадима послышалась застарелая тоска. — Выменять кое-что для своей коллекции — весь он в этом!