Иначе жить не стоит. Часть третья
Шрифт:
Ночью, когда попутчики угомонились, он попробовал записать хоть часть того, что слагалось весь вечер. Писал, рвал, опять писал…
Харьков.
Серое утро, серый, скучный вокзал. И прямо перед окном вагона на тусклой стене — серебристые крылья. Аэрофлот. «Пользуйтесь самолетами Гражданского воздушного флота!»
Чуть в стороне надпись: «Почта. Телеграф. Телефон».
Он схватил чемодан и выскочил на перрон.
— Дайте мне Аэрофлот!
Да, самолет на Донецк будет. В 17.00. Билет стоит…
Он пересчитал деньги — отпускные, подъемные, зарплата — должно
— Девушка, вызовите Донецк, коммутатор горкома, тридцать четыре.
— В течение двух часов, гражданин. Будете ждать?
— Двух часов?!
— Берите молнию. Нормальный тариф два рубля восемьдесят копеек, молния — четырнадцать рублей за минуту.
Он кинул деньги в окошечко:
— Молнию! Две минуты! Коммутатор горкома, тридцать четыре, товарища Весненок!
— Как?
— Вес-не-нок… — Нужно быть дурой, чтобы не уловить сразу такую изумительную фамилию! — Вес-не-нок!
Пока телефонистка выкликала промежуточные станции, он схватил телеграфный бланк и, не раздумывая, послал телеграмму Липатову:
Вылетаю обратно закажи два билета Москву ближайший поезд помоги Клаше встречай аэродроме
— Молодой человек! Донецк отвечает! Вторая кабина.
Он вскочил в душную кабину и сквозь черную раковину услышал, увидел, ощутил Клашу. Ее милый голос был ясен, будто они обо всем сговорились давным-давно. Ее пальцы с короткими круглыми ноготками сжимали трубку. Ее лицо было потрясающе светлым, таким он видел его только раз, когда она прочитала стихи о какой-то границе, а он сказал — хочешь не хочешь, границы никакой нет, ты — любимая…
— Клаша, я вылетаю за тобой в семнадцать ноль-ноль. Самолетом! Липатов возьмет билеты, а ты скорей бери расчет и собирайся. Мы сегодня уже уедем вместе!
— Хорошо, — сказала Клаша.
— Две минуты кончаются, — сказала телефонистка.
— Найди Липатова, он тебе поможет! — крикнул он уже в гулкую пустоту междугородных пространств.
Клаше не нужна была никакая помощь. Вместо того чтобы задерживать ее, секретарь горкома комсомола сказал: «Ну, слава богу!» И сам пошел с нею в бухгалтерию, чтобы для нее нашли деньги, и сказал: «Ну смотри, чтоб была самая счастливая на свете!» Соседка дала чемодан, и вещи улеглись в нем ни свободно, ни тесно. Липатов поймал ее по телефону как раз перед тем, как она убежала из горкома, и сообщил, что на сегодня есть только два боковых жестких, брать или не брать, и она ответила: «Какая разница, конечно, брать».
В аэропорту ей сказали, что самолет будет в 6.30, если не опоздает. Самолет не опоздал ни на минуту.
Липатов ждал у выхода с машиной, он не пошел на поле встречать: он бывал очень умным, Липатушка!
Палька первым показался из самолета и в два прыжка соскочил по лесенке еще до того, как ее толком установили. Он подбежал к Клаше и крепко прижал к груди ее голову, и они постояли так, ничего не говоря. Они стояли на самом проходе, но пассажиры и встречающие обходили их двумя деликатными потоками.
— Молодой
Это был его чемодан. Они взяли его и понесли, вдвоем держась за потрепанную ручку.
— Поезд отходит через час, — флегматично сообщил Липатов. — Куда денемся?
— На вокзал!
Они молчали всю дорогу, сидя рядом на заднем диване и не глядя на укоризненный затылок Липатова.
— На завтра можно было взять мягкие, — говорил Липатов, тяготясь молчанием за своей спиной. — Я за всяческое сумасшествие, раз такое дело, но обедать все-таки нужно. Ты небось и не ел ничего со вчера. А ты, Клаша, ела?
Клаша сказала, что, кажется, ела.
— Аннушка приглашала заехать пообедать, если успеем. И как-никак спрыснуть полагается.
— Мы еще спрыснем, старик! — пообещал Палька.
Они никуда не хотели заезжать: они боялись опоздать на поезд.
На вокзал приехала только Катерина — маме решили пока не говорить, чтоб избежать ахов и охов.
— Катериночка, вы объясните всем… — попросила Клаша, и свет в ее лице ненадолго замутился.
— Я уже всем сказала, — энергично ответила Катерина. — Леня и Степа поздравляют вас, говорят — правильно.
— Да?!
— Да, — подтвердила Катерина, — правильно.
Весело поторопил колокол: дон-н-н!
Потом еще веселее: донн! донн!
Они стояли рядом на площадке и рассеянно махали руками, глядя друг на друга.
Их места были сбоку, койки раскидывались поперек окна, одна над другой. Поезд шел с юга, постельного белья не было, Пальке удалось улестить проводницу и получить для Клаши тюфяк.
В шуме вагона, сидя по двум сторонам откидного столика, они ошеломленно молчали. Мимо них ходили туда-сюда неугомонные пассажиры. В том отделении, что помещалось против них, трое парней играли в карты на перевернутом чемодане, а четвертый пассажир, седой и чем-то недовольный, лежал на верхней полке и осуждающе смотрел на парочку, молчавшую возле окна так, будто они давно наскучили друг другу.
А они сидели, все еще ошеломленные своей решительностью и быстротой, с какой все произошло.
— Ты со вчера не ел, — вдруг прошептала Клаша. — У нас есть пирожки.
Это был солидный пакет, сунутый им на дорогу Липатовым. В пакете оказалось десятка два довольно черствых пирожков с капустой, — вероятно, остатки Аннушкиной субботней стряпни.
Они ели пирожок за пирожком, подхватывая в ладонь крошки, и смеялись тому, что они, оказывается, страшно голодные, а пирожки все же вкусные, и они едут, едут, едут…
Заговорили они только ночью, когда Клаша улеглась внизу, прикрытая его одеялом, а он наверху, на жесткой полке, под пальто. Вагон кидало из стороны в сторону, вокруг раздавались храпы, мимо них проходили железнодорожники с фонарями, странные блики прыгали по стенам и полкам от свечи, догоравшей в фонаре над дверью.
Неудобно вывернув плечи, упираясь виском в стекло, Палька заглянул в щель между окном и полкой.
— Клаша! Ты не спишь?
— Нет.
— Я тебя немного вижу. Щеку и висок. Подвинься к стене, чтобы я тебя видел.