Иначе жить не стоит. Часть третья
Шрифт:
Только товарищи на станции избегали говорить о возможной свадьбе, и сам Степа не сказал ни слова. Когда старый и новый главные инженеры занимались сдачей-приемкой дел, мимо них ходили пугливо, будто сидят вдвоем не давние приятели и сотрудники, а двое опасно больных.
Говорили они только о деле, но иногда Палька ловил на себе очень внимательный взгляд. Может быть, оттого, что зрение ослабело, глаза так напряженно-пристальны? Теперь Палька видел, что они совсем не прежние, не открытые навстречу тебе, а что-то затаившие или чего-то ждущие. И сам Степа
История с Леней Гармашом показала ему Степу с новой, неизвестной стороны.
У Липатова как раз собрались инженеры опытной станции, когда позвонил Сонин. После первых его слов Липатов шутливо округлил глаза и знаком показал товарищам, что происходит весьма интересное. Голос Сонина рокотал в трубке на предельно убедительных нотах.
— Значит, институт рекомендует нам товарища Гармаша?! — нарочно повторил Липатов и подмигнул. — А почему Гармаш не приходит наниматься сам?
Все слушали, как снова зарокотал голос Сонина, можно было разобрать и обрывки фраз: «он ведь один из авторов проекта…», «пора помириться…», «он специализируется на ваших проблемах…».
— Валерий Семенович, все это так, но почему он не приходит мириться сам? Или вы соломку подстилаете, чтоб дите не ушиблось?
Снова пророкотал голос Сонина.
— Даже главным инженером? Вот так, сразу? И опять-таки, Валерий Семенович, пусть приезжает сам. Такая у меня привычка — когда нанимаю работника, люблю ему в глаза заглянуть.
— Симптом показательный! — презрительно бросил Палька. — Беглецы возвращаются, почуяв успех!
Липатов расхохотался:
— Ах, хорош! Нашкодил, а теперь скулит и хвостом виляет. Что, ребята, шуганем его — или как?
Леня Коротких считал, что нужно «все высказать и послать к дьяволу!». Видно, нелегко дался ему разрыв с закадычным другом. Палька гадливо морщился: Гармашу на станции делать нечего, надо было сразу сказать, что главный инженер уже назначен!
И вот тут заговорил Сверчков:
— А по-моему, мы не частная артель, а новая отрасль государственной промышленности. Если работник подходит по деловым качествам, а Гармаш — человек талантливый, — мало ли что нам не нравится! Будем его обламывать — но на работе, в коллективе. Я бы его взял руководить научно-исследовательским отделом, поскольку это мое место освобождается.
— Степа, ты прямо Спиноза! — воскликнул Липатов.
А Палька подумал: так решил бы и Саша. Я не знал, что Степа может быть таким… И тотчас мелькнула догадка: а Клаша знала. Клаша знает, что он такой — умный, добрый, широко мыслящий. И ценит это. И — любит?
— Дайте мне договориться с ним, — сказал Степа. — НИИ — моя компетенция.
Липатов, глянул на него хитрущим глазом:
— Раз компетенция — пусть будет так.
Когда приехал Гармаш, все были в сборе. В полном молчании Леня признавался в том, что струсил и отступил, долго мучился,
Он возмужал и посолиднел за последние годы, Ленечка Длинный! Но его миловидное лицо все так же вспыхивало девичьим румянцем, а русалочьи глаза растерянно метались.
— Примем к сведению, — сухо заключил Липатов. — Работники нам нужны, дело растет! То, что мы можем вам предложить, — это компетенция главного инженера, так что я вмешиваться не буду. Степан Дмитриевич, прошу!
Палька еще увидел, как у Лени передернулось и покраснело лицо, потом уткнулся в бумаги, чтоб не мешать Степе. Степа начал разговор весьма резко:
— Уходил ты от нас, сжигая все мосты. Сжег?
— Сжег…
— Так строй их!
Леня пробормотал:
— Я для того и пришел. Но — как?
— Так, как строят. Опора за опорой, ферма за фермой. Трудом. — Степа выждал немного и заговорил буднично: — Так вот, в твои функции будет входить…
После того, как Леня Гармаш заполнил анкету и написал заявление, его проводили подчеркнуто дружелюбно: раз приняли в коллектив, на прошлом — точка.
Все уже собрались домой, когда Палька в окно увидел Клашу — она стояла во дворе и разговаривала с комсомольцами. И Степа увидел ее. Оба замерли у вешалки, каждый стеснялся опередить другого.
— Совсем забыл! Я ж в Москву хотел позвонить! — И Палька подсел к телефону, спиной к окну.
Степа потоптался на месте, оделся и быстро вышел.
Палька снял руку с телефонной трубки.
Липатов вздохнул прямо-таки со стоном:
— Уж ехал бы ты скорей, Павлуша, раз такое дело…
— Да. Надо… Закажи мне билет на завтрашний ночной…
— Это мы сейчас сварганим! А то, ей-богу, уж и я психовать начал.
Утром он вручил Пальке билет. На скорый московский, отходящий из Донецка в 19.35. Еще раньше, чем думал Палька, — обычно они ездили ночным, 0.50. Тогда оставалось бы еще часов пятнадцать, теперь — меньше десяти…
И сразу все окружающее и самый воздух наполнились Клашей. Станки в механической мастерской вызванивали: «Вес-не-нок! Вес-не-нок!» — а пар в котельной тихонько шептал: «Клаша, Клаша…» Все следы во дворе казались следами ее маленьких ног. Грузовики, въезжающие в ворота, хранили за стеклами ее ускользающий облик. Телефоны откликались ее голосом.
С этой минуты — первой минуты из оставшихся… да, из оставшихся пятисот тридцати минут — он начал ее терять, терять, терять. Безвозвратно терять.
— Ну что ж, Павлуша, давай подписывать сдачу-приемку.
Он вздрогнул от осторожно-ласкового голоса Степы и понял, что таким же осторожно-ласковым голосом говорила с самим Стеной Клаша, именно поэтому Степа раздражался и грубил.
Они подошли к столу, где лежал акт. Служебная формальность не имела для них никакого смысла — ни в их деловой дружбе, где лжи быть не могло, ни в личных отношениях, где все держалось на недомолвках и где уже ничто не могло помочь, кроме скорого московского, отходящего в 19.35.