Иная терра.Трилогия
Шрифт:
Но Киру виды города хоть и интересовали, но не сегодня. Обычно она выбирала столик у окна, но в плавучем кафе пришлось изменить привычкам — просто за неимением окон на верхней палубе. Сев у самого борта, она просмотрела электронное меню, высветившееся на поверхности стола, едва женщина опустилась на диванчик, выбрала говяжий стейк с брокколи, засахаренные ромовые вишни и капуччино, и с интересом стала ждать — ей было любопытно, кто принесет заказ: живой официант, или опять какой-нибудь робот.
Официант оказался живым, предупредительным и ненавязчивым. Последнее из его качеств
— Так вот ты какой, Петербург, — тихо сказала женщина, аккуратно снимая ложечкой молочную пену. — Что ж… с тобой можно иметь дело.
Город ей одновременно и нравился, и не нравился. Киру раздражала гипертрофированная контрастность районов, гротескная подчеркнутость разности социальных слоев, между которыми лежала пропасть, не снившаяся средним векам, чрезмерная, но в то же время такая несовершенная автоматизация всего и вся. Начиная от авто-такси, снабженных спутниковым навигатором, подробнейшими картами каждого района, универсальным автопилотом, но неспособных двигаться вне заранее прописанных маршрутов, и заканчивая совершенно ненужным в небольшом кафе электронным меню, убивающим половину старинного очарования исторического центра города.
В то же время Кира была в полном восторге от строгих черт города, от отсутствия в его линиях аляповатости и пошлой яркости, которыми грешила напыщенная и напрочь лишенная любого изящества Москва, от его подчеркнутой, но не показушной аристократичности. Благородное спокойствие закованной в гранит Невы, пронзительность стрельчатых очертаний зданий, державное величие Исаакиевского собора, прекрасная дерзкость бросающего вызов небу Адмиралтейства, дружелюбное покровительство ангела на Александринском столпе, надежная стойкость черных узорчатых оград и непоколебимость бесчисленных мостов…
И тут же — невероятный уют небольших улочек, пасторальный покой Михайловского сада, мирная фамильярность Марсова поля… Нет, Петербург определенно нравился Кире все больше и больше с каждой проведенной в нем минутой. И ей даже было немного жаль, что она приехала сюда ломать многолетний уклад его жизни. Быть может — ломать до основания, стирая в пыль каждый камень и воссоздавать город заново из пепла.
— Ты — город-феникс, Петербург, — прошептала она серому небу. — Ты ведь все равно восстанешь, правда?
III. II
Не смотри теперь на небо
Недоступное в смятеньи…
Холодный игольчатый свет проникал сквозь тонкую ажурную занавеску, дробясь на тонкие лучики. Высвеченные луной белесые пятна медленно-медленно ползли по белой ткани простыни, обрисовывавшей контур округлых бедер спящей Леси.
Стас, не шевелясь, лежал на спине, и следил за мучительным в своей осторожности движением света. Первое пятнышко минут десять назад наползло на мизинец, и до сих пор не добралось до промежутка между пальцами. Стас знал, что свет подвижен, но не мог различить взглядом его перемещение, и это странным образом успокаивало. Когда пятнышко миновало указательный
Индиговое, темное почти до черноты небо искрилось мириадами звезд. Яркие лучистые, туманно-бледные, крохотные игольчатые, большие сияющие, едва различимые и запредельно далекие — они равнодушно смотрели на маленького человека, стоящего на крыльце своего маленького дома и с иррациональной надеждой взирающего на них. Прикрыв глаза, Стас на мгновение представил себе то, о чем отказывался думать уже давно: полыхающее ослепительными огнями небо, звенящий, зовущий в неведомое голос…
— Нет, — прошептал молодой человек. — Нет…
Обессиленный эмоциональной вспышкой, на миг лишившей его воли, он опустился на ступеньку. Не глядя, протянул руку — за перилами крыльца лежала початая пачка сигарет и спички. Горячий дым проник в легкие, Ветровский почувствовал, как кружится голова, и в очередной раз сказал себе, что эта сигарета — последняя в его жизни, но продолжил курить.
Подлое подсознание немедленно подбросило образ: хмурый и задумчивый человек в инвалидной коляске, раскрытое окно, позабытая сигарета, дымящаяся в пальцах, пепел падает на пол, но человек не замечает этого — он смотрит в окно, и не видит ничего за ним. Он просто ждет. Пока еще — ждет. Стас нервно, в три затяжки, закончил сигарету, бросил окурок в кострище.
— Что мне делать, а? — горько спросил он у немых и равнодушных звезд.
Звезды молчали. Тогда Ветровский встал и пошел на задний двор. Прошлую неделю все мужики с деревни собирались на вырубку деревьев за вторым полем — пора было заготавливать дрова на зиму, но он еще не брался за распил и колку огромных чурок. Когда золотистые рассветные лучи расцветили облака нежными розовыми оттенками, Стас едва стоял на ногах от усталости, но половина дров, распиленная и поколотая, ровными рядами лежала в поленнице. К озеру идти было лень, и молодой человек ограничился тем, что разделся и опрокинул на себя пару ведер холодной воды — смыть пот и взбодриться.
Леся хлопотала на кухне, на плите скворчала чугунная сковорода, исходили густым ароматом только что приготовленные сырники, горкой высившиеся на тарелке. Стас прошел в комнату, натянул свежие штаны, накинул, не завязывая, рубаху, и только тогда сел за стол. Девушка даже не повернула к нему головы — она быстро-быстро орудовала длинным ножом, нашинковывая капусту тончайшими полосками.
— Лесь, садись завтракать, — как можно мягче сказал Стас. — Не убежит от тебя капуста.
— И правда, не убежит, — пробормотала она еле слышно. — Жаль, что ты — не капуста.
— В смысле?
— Неважно. Не обращай внимания.
Все так же не поворачиваясь к нему, Олеся дошинковала кочан и вышла из кухни. Через пять минут она вернулась, на лице поблескивали капельки воды — умывалась. Но покрасневшие и припухшие глаза никакое умывание не могло скрыть. Стас хотел обнять ее, но поймал взгляд девушки — и передумал.
— Ты ложись, — сказала она после еды. — Полночи топором махал…