Иная терра.Трилогия
Шрифт:
Дед вздохнул.
— Да, примерно.
Стас проснулся затемно. Привезенные из города часы показывали половину четвертого утра, за окном светилась нахальная полная луна, периодически скрывающаяся за облаками, но спустя какие-то несколько минут вновь выглядывающая. Леся спала рядом, обиженно отвернувшись и обняв подушку. Ветровский тихо встал, вышел на крыльцо, закурил.
— И ни черта ты не последняя, — сказал он сигарете. — Всеволод Владимирович прав — нет хуже, чем обманывать самого себя.
Он решил. Осталось только определить, когда…
А
О легализации он знал достаточно, чтобы с ней не возникло проблем, тем более, что вся информация о нем, включая отпечатки пальцев, снимок сетчатки и ДНК была уничтожена в день побега нанятыми Костой хакерами.
Деньги… денег почти не было. Но при известной экономии должно хватить на дорогу до Питера. Докурив, молодой человек бросил окурок в кострище и тихо вернулся в дом.
Быстро оделся, забросил в мешок свернутый плед, тяжелый нож-тесак, пригодный даже для рубки не очень больших дров, пару коробков спичек, хлеб, несколько колец колбасы, сыр и сделанную из тыквы флягу с брусничным морсом. Взглянул в последний раз на Лесю, и вышел.
В окнах дома Деда теплился свет. Мгновение подумав, Стас решительно свернул с дороги, постучал — дверь открылась через несколько секунд. Дед внимательно окинул раннего гостя взглядом, вздохнул — не то одобрительно, не то осуждающе.
— Все-таки решился, — сказал он. — Ну что ж, заходи, попрощаемся. Я тут кое-что для тебя подготовил.
«Кое-чем» оказались тоненькая пачка разномастных купюр на сумму тысяча двести евро и помятая, чуть оборванная с краю бумажка. Бумажку Дед расстелил перед собой на столе, помусолил старый, обломанный карандаш. От денег Стас попытался было отказаться, но был резко оборван на полуслове:
— Это мое личное, еще с тех, давних времен осталось. Я пару раз менял в банке, чтобы не отказали потом из-за того, что устаревшие деньги. Бери, мне они не нужны, а ты без них даже документы не получишь. Не говоря уже о том, что тебе надо купить билет на поезд, да и неплохо бы какую-нибудь одежку приличную. Так что вопрос закрыт. Скажи лучше, на какое имя будешь регистрироваться?
— Да на то же, на свое… — растерянно ответил Стас.
— Рискованно.
— Почему? В базах никакой информации обо мне нет, это я точно знаю.
— А если с кем из старых знакомых нежелательных пересечешься?
— Так они меня и в лицо при желании узнают. Всеволод Владимирович, я не хочу менять имя. Оно… слишком много значит для меня. В конце концов, это все, что осталось от отца.
— Запомните, молодой человек — от дорогих нам людей остаются не памятники на могилах, фамилии в паспортах и старые фотографии, а память. Как ее хранить — это уже дело десятое, — строго сказал Дед.
Но Стас заупрямился.
— Я не хочу менять имя.
— Ладно, ладно, будь по-твоему. Так и запишем. «Падтвирждаю что ето мой сын
— А это зачем? — изумился Стас, изучив корявую записочку.
— Положено. Абы кого не легализуют — надо приложить от родственников или соседей записку. Ерунда, конечно — кто угодно может такую писульку состряпать — но бюрократы, ты ж понимаешь…
— Понимаю. Но… эти ошибки — не слишком ли?
— Стас, ты знаешь, что у нас в деревне трое вообще писать не умеют? — вздохнул Дед. — Теперь знаешь. Так что все прокатит. Деньги тоже возьми — тебе пригодится. Я так понимаю, в Озерске ты не останешься, поедешь в Питер, а билет на поезд денег стоит. Да и за легализацию придется заплатить, чтобы не промурыжили тебя до конца года, а то они могут. Кстати, взятку давай с колбасой. И не больше сотни.
— Как это — с колбасой?
— Как-как… ты же благодарен господину инспектору за то, что он на тебя время свое потратил, и все такое. Благодарить можно нашей вкусной домашней колбаской, натуральной. А колбаска — в бумажке. И в той же бумажке — другая бумажка. Там уже по ситуации смотри — если вдруг будет так, что инспектору сегодня брать деньги не с руки, по нему видно будет. Ты тогда смущайся и говори, что, мол, извините, для сохранности прятал. Ладно, все, проваливай, — внезапно сменил тон Всеволод Владимирович. — И чтоб быстрее было — бери Солнечного своего ненаглядного. В Озерске у близнецов оставишь, а Андрей завтра поедет масло торговать, и заберет.
— Спасибо, — только и смог сказать Стас.
— Давай, топай, — хмуро кивнул дед.
Он придержал коня на том же холме, где останавливался взглянуть на деревню перед встречей с Аликом. Но в этот раз оборачиваться не стал — закрыл глаза, вспоминая каждую деталь: широкие утрамбованные дороги, ровные заборы, покрашенные краской разных цветов, небольшие, но просторные дома, резные наличники на окнах, огороды на каждом заднем дворе… Большой амбар для зерна, огромный общий погреб, где висели колбасы, стояли банки с зимними заготовками и ящики с овощами, длинное здание, поделенное на коровник и свинарню, отдельно стоящую небольшую конюшню и «гараж» с телегами, санями и возом, курятники…
Собственный, своими руками выстроенный дом, лестницу, где так и не поменял ступеньку, украшенные резьбой подвесные шкафчики, большой сундук, обитый жестяными полосами, удобную — куда там всяким специальным синтетическим матрасам! — кровать, на которой без труда поместились бы четверо. Лесю Стас постарался не вспоминать. Он не понимал, как можно попросить прощения за то, что влюбился — но не смог полюбить. Не знал, как объяснить, почему уходит. Не представлял себе, как смог бы посмотреть ей в глаза и сказать, что они больше не увидятся. На чьем-то дворе прокукарекал петух, и Стас послал Солнечного в рысь. Он так ни разу и не обернулся.