Инспектор и ночь (др. перевод)

Райнов Богомил Николаев

Дождь снова начинает накрапывать, и я захожу в подъезд — тот самый, где мне вчера пришлось играть роль укротителя. Через минуту появляется фигура жениха. Он куда-то торопится. Я даю ему фору 100 метров, как принято делать с новичками, и направляюсь вслед за ним. Путешествие в неизвестное.

Впрочем, куда приведет нас бездельник, дорогой Холмс, как не в притон безделья? Том сворачивает во двор одного из тех бесцветных зданий, которые отличаются друг от друга лишь номерами. Пора, пожалуй, сократить расстояние. Но в подъезде лампа-автомат гаснет и я

теряю след жениха. Поднимаясь по лестнице, я останавливаюсь на каждой площадке и размышляю, какой из 36 приемлемых методов поимки противника разумнее всего предпочесть. На четвертом этаже убеждаюсь, слуховой метод лучше. Из-за двери слева доносится такой невообразимый шум и гам, что и без специальной подготовки можно понять, что там собрались родственные жениху существа. Я настойчиво звоню. Молодой человек со свободно взлохмаченной шевелюрой гостеприимным жестом открывает дверь.

— Я приятель Тома.

— Великолепно! — кричит лохматый с пьяным энтузиазмом. — Том только-только пришел… А я именинник. Заходите!

После сердечного рукопожатия меня без церемоний вводят в дом.

Все двери в квартире, в том числе и кухонная, настежь распахнуты. Картина напоминает поперечный разрез какого-то склада пьяных. На стульях и кушетках — груды людей обоего пола, как попало повалившихся друг на друга. На полу, прислонясь к стене, с рюмками и бутылками в руках, тоже сидят гости. В узких проходах, не занятых сидящими, теснятся танцующие пары, жестоко ударяясь об одушевленных и неодушевленных.

В комнатах так кошмарно накурено, что дым собственной сигареты показался бы мне, наверное, струей чистого воздуха. Я оглядываюсь в поисках Тома и нахожу Жанну. Она танцует в густой толпе с каким-то лохматым двойником именинника. В этот момент к ней подходит Том. Специалист по кулачному праву, как и следовало ожидать, бесцеремонно вырывает невесту из объятий и они озабоченно топчутся на одном месте. Том настойчиво шепчет Жанне на ухо что-нибудь в таком духе: «Инспектор, гад, пронюхал про нас и хочет втравить в историю. Ищет тебя. Если начнет приставать с расспросами, отрицай все. Только этот чурбан был в курсе, да его ведь из гроба не подымут…»

Том все шепчет что-то на ухо Жанне, а та кивает смиренно. Пора, решаю я, положить конец этому завидному согласию. Я пробираюсь сквозь толпу и останавливаюсь невдалеке от пары. Жанна первой замечает меня и, вздрогнув, поворачивается в мою сторону. Том прослеживает за ее взглядом.

— Послушайте, — говорю я, — юноша, соблюдайте правила. Не нарушайте ритм. Это ча-ча, например…

— Это рок, — машинально поправляет искатель юридических знаний.

— Именно, рок, — киваю я. — А вы думаете, что это ча-ча. Последите-ка за моим шагом.

Сделав несколько показательных и совершенно произвольных движений, я приближаюсь к паре и выхватываю Жанну из объятий разинувшего рот жениха. Дабы не тратить понапрасну энергии, я закручиваю девушку вокруг себя, а сам едва переступаю на месте.

— И главное, — добавляю, — предоставляйте действовать даме. В чем-чем, а

в этом у вас опыт есть.

И увлекаю Жанну подальше от ревнивого взгляда любимого.

— Я велел тебе быть дома! — говорю я, топчась на месте.

— Как видите, я не перешла турецкой границы, — хмурится Жанна, так же машинально покачиваясь в ритме танца.

— Но переходишь границы моего терпения.

— Жестокий вы человек, — плаксиво произносит она и добавляет без всякой связи:

— Вы не читали Хемингуэя…

— Нет. Не читал.

Страдальческим голосом, словно стараясь выиграть время, Жанна продолжает:

— У Хемингуэя есть рассказ об одиноком старом человеке, который часами просиживает в барах, потому что ему хочется, чтобы вокруг было чисто и светло… Рассказ так и называется «Чисто и светло». Но вы не читали Хемингуэя…

— А ты не читала учебника по криминалистике. И оставила на рюмке отпечатки пальцев. Вообще понаделала уйму глупостей. И, наконец, яд…

— Яд? — в ужасе отшатывается Жанна. — Я его не травила…

— Ну, ладно, хватит лепета. Рассказывай, что было в тот вечер и вообще, что было между тобой и Мариновым.

Жанна растерянно оглядывается, словно рассчитывая на помощь окружающих. Лишь Том с мрачным лицом следит за нашими движениями. Прочтя в глазах девушки призыв, Том устремился в нашу сторону, но я предостерегающе поднимаю руку. Лев поджимает хвост.

— Я сказал тебе: и мое терпение имеет границы. Не оглядывайся. Жених твой покуда вне игры. Сейчас танцуешь ты.

— Поверьте, ничего между нами не было… Как вы вообще можете допускать… Но Том заставлял меня водить его за нос. Понимаете, из-за денег… Тому нужны были деньги, и он заставлял меня брать у него… Два раза я посылала Маринова за конфетами или за коньяком — и брала… Я думала — он ничего не замечает… У него было много денег, а я брала понемножку…

Рассказывая, Жанна все норовит взглянуть на Тома, но в глазах ее уже страх, а не призыв о помощи. Однако Том куда-то улизнул.

— И вот однажды… в тот самый день… он позвал меня вечером к себе и сказал, что ему все известно… что я — воровка… что он сообщит в милицию, если я не перестану упрямиться, что у него серьезные намерения, что он мне купит меховое пальто, что будет носить меня на руках и так далее. Что я или останусь у него, или прямо угожу в милицию… Но я приготовилась к этому заранее — плеснула ему в рюмку из пузырька, чтобы он скорей заснул…

Жанна молчит, словно до нее лишь сейчас доходит весь смысл ее поступка.

— И он заснул. И надолго заснул. А кто вам дал цианистый калий?

— Цианистый калий?! — Жанна меняется в лице. — Что вы! Это было снотворное. Том сказал, что снотворное…

— Том все может сказать… На суде никто не станет интересоваться, что именно сказал Том.

— Том утверждал, что это снотворное, — повторяет настойчиво Жанна. — Маринов бубнил то о шелке, то о мехах, то о милиции. Но вдруг скрючился, покрылся потом, побледнел и замолчал… И сказал, что ему очень плохо.