Инсургент
Шрифт:
Да, вы увидите это!
В день объявления войны мы все трое — Тейс, Авриаль и я — отправились к Законодательному корпусу.
Ярко светит солнце, мелькают красивые женщины в нарядных туалетах, с цветами на груди.
Вот лихо подкатил военный министр или какой-то другой; новая коляска, лошади в серебряной упряжи.
Точно какой-то придворный праздник, торжественная церемония, молебен в Соборе
Ничто не выдает волнения и страха, которые должны сжимать сердца при известии о том, что родина готова обнажить меч.
Слышатся приветственные крики... «Ура!»
Жребий брошен,— они перешли Рубикон!
Мы пересекли Тюильрийский сад молча, в полном отчаянии.
Кровь бросилась мне в лицо и грозила залить мозг. Но нет! Эта кровь, которую я обязан отдать Франции, вышла самым нелепым образом через нос. Увы, я обкрадываю родину, наношу ей ущерб; кровь все идет, идет не переставая.
Лицо и пальцы у меня совершенно красные, носовой платок имеет такой вид, как будто им только что пользовались при ампутации, и прохожие, возвращающиеся в приподнятом настроении от Бурбонского дворца, сторонятся меня с жестом отвращения. А между тем они же сами приветствовали постановление, обрекающее нацию исходить кровью изо всех пор.
Вид моего похожего на томат носа неприятен им... Шайка сумасшедших! Пушечное мясо!
— Не мешало бы ему спрятать свои руки! — бросает с брезгливой гримасой какой-то бородач, только что кричавший во все горло.
Я умываю лицо в бассейне.
Но тут вмешиваются мамаши.
— Какое он имеет право пугать лебедей и наших крошек? — раскричались они, созывая своих малышей, из которых трое или четверо были наряжены зуавами.
Все журналисты забегали. Каждый хочет вступить в армию.
Организовали санитарный батальон. Все, кто пробыл хотя бы недолго на медицинском факультете, все, у кого завалялось в кармане какое-нибудь старое свидетельство, — все обращаются к некоему доктору-филантропу, подающему хирургию под женевским соусом [124] . Он придумал какой-то черный костюм стрелка или туриста в трауре, и все записавшиеся имеют в нем не то монашеский, не то похоронный вид.
124
...под женевским соусом. — В Женеве в 1864 г. была заключена международная конвенция о Красном Кресте.
Я только что видел, как они выходили из здания министерства промышленности. Сержант, шедший во главе, — секретарь редакции «Марсельезы», тот самый, что в день убийства Виктора Нуара соблаговолил дать нам немного денег, но наотрез отказал в пистолетах. Этот славный малый, воинственный, как павлин, важно выступал с ворохом амуниции, нацепленной за его спиной наподобие распущенного веером хвоста.
В этих санитарных отрядах, которые только что отправились, сбиваясь с ноги, на поля сражения, много искренне преданных делу людей, но сколько там
Сады и скверы полны людей, одетых наполовину в штатское, наполовину в военное. Их разбивают на взводы и заставляют бегать, топтаться на месте, образовывать каре, круг...
— Против кавалерии скрестить штыки! Защищайся от пехоты! Сохраняйте расстояние в пять шагов... Уберите локти!.. Девятый, вы выдаетесь из строя!.. Левой, правой! Левой, правой!
И локти убраны, и девятый подобрал свое брюшко...
Левой, правой! Левой, правой!
Ну, а дальше что?
Неужели вы думаете, что в разгар сражения где-нибудь на лугу, в поле или на кладбище, когда вдруг неожиданно повстречаешься с неприятелем, эти дистанции будут соблюдены и штык будет действовать с размеренностью метронома?
Каждый день по направлению к вокзалам двигаются целые отряды, но это скорее шумные, разбегающиеся во все стороны толпы, а не дефилирующие войска. Они катятся, как огромные волны, и бутылки торчат из их мешков.
А я... по охватившему меня волнению я чувствую, что поражение уже сидит на крупах лошадей кавалеристов, и не жду ничего хорошего от всех этих фляжек и котелков за спиной пехотинцев.
Они идут, словно на какой-то пикник... Боюсь, как бы дождь из ядер не попал в их суп, пока они будут чистить картошку и лук.
От этого лука поплачешь!
Никто не слушает меня.
То же самое было и в декабре, когда я предсказывал поражение. Мне отвечали тогда, что я не имею права обескураживать тех, кто захотел бы сражаться.
Сейчас мне кричат: «Вы — преступник и клевещете на родину!»
Еще немного — и меня, пожалуй, отведут в штаб как изменника!
Меня и в самом деле препроводили туда, схватив во главе кучки людей, приведенных в отчаяние подлинными поражениями, взбешенных вымышленными победами и горланивших: «Долой Оливье!»
Меня узнали, указали другим и выдвинули вперед. Это была большая честь, но зато какую я получил взбучку... Тут было все: и удары сапогом в спину, и эфесом шпаги по ребрам... Били и приговаривали: «Ну, двигайся же, бунтовщик!»
Десять человек поволокли меня в штаб национальной гвардии.
— Шпион! Шпион! — ревели мне вдогонку.
А когда я крикнул в ответ: «Дураки!» — несколько буржуазных штыков принялись оспаривать друг у друга удовольствие проткнуть меня; но лейтенант, командующий постом, вырвал меня из лап солдат.
Он знает меня, он видел карикатуру, где я изображен собакой с привязанной к хвосту кастрюлькой.
— Как! Это вы!.. Но ведь вы — тот молодец, которого я ищу! Вас-то мне и надо! Они чуть было не распотрошили вас?.. Сорвалось!.. Но они все равно способны сослать вас в Кайенну! [125] Да, да!
125
Кайенна — главный город французской колонии — Гвианы, служившей местом политической ссылки.