Инсургент
Шрифт:
— Наши товарищи, — заявляет один из нас, — не согласятся даже для спасения своей жизни отречься от своего вождя...
Он закусывает губы, кряхтит «гм! гм!» и снова исчезает, но ненадолго и, вернувшись, говорит нам:
— Решительно, господа, женщины на вашей стороне; мадам Мишле понимает вашу щепетильность и одобряет ее. Вычеркнем эту фразу.
Наконец, когда уже все кончено, он идет еще раз посоветоваться со своей Эгерией. Мы смеемся, но со слезами умиления на глазах.
Он обратился к сердцу той, кто являлась подругой его жизни и спутником его идей. И это сердце высказалось, как и наши, за жизнь и честь наших друзей.
Мишле
— Они не посмеют их убить, я не допускаю этого... Такие стоят чудесные дни! При таком солнце кровь оставила бы на газоне слишком отвратительное пятно... буржуа не захотят расположиться на травке, если от нее будет пахнуть трупом. Они присоединятся к нам, вы увидите. Во всяком случае, я ручаюсь вам, что они не расстреляют их в воскресенье.
Воззвание заканчивалось приблизительно такими словами:
Господь взирает на народы...
Господь... Слово это не очень-то пришлось по вкусу нашей четверке атеистов, и мы встретили его гримасами и молчанием.
Мишле смотрит на наши физиономии и, пожимая плечами, говорит:
— Ну да, я понимаю... Но это звучит хорошо.
Мы отправились с письмом по редакциям, причем все оспаривали друг у друга эту честь.
А, черт возьми! Как хорошо, что я не принадлежу ни к какой группе, ни к какой церкви, ни к какой клике.
По-видимому, есть два течения в бланкизме, и каждое из них отказывает другому в праве спасти головы осужденных.
И эти головы скатились бы, если б их судьба была предоставлена группе, которая соглашалась помешать казни лишь в том случае, если вся слава по отмене приговора выпадет на ее долю.
К счастью, кончилось тем, что дело было поручено независимым, вроде меня, и мы обошли все органы прессы.
В «Деба» человек, которого нам назвали Максимом Дюканом [134] , негодующе потряс головой, слушая нас. Он жесток к побежденным.
134
Дюкан Максим (1822—1894) — французский литератор, участвовал в подавлении Июньского восстания 1848 г., за что получил орден; автор произведения «Судороги Парижа», одной из самых клеветнических книг о Коммуне.
Почти всюду письмо было принято как хорошая рукопись и напечатано, но без единой строчки сочувствия или жалости.
Тогда мы бросились к депутатам Парижа, которые, кстати сказать, почти неуловимы. Они надавали нам неопределенных обещаний, а у некоторых срывались даже оскорбительные слова, так что приходилось заставлять их замолчать.
Гамбетта резко выступает против осужденных и требует с трибуны, чтобы их наказали как действующих заодно с врагами родины.
Ах, бандит! Ему-то лучше, чем кому-либо другому, известно, что это — смелые и мужественные люди. Но такие люди беспокоят его, они — угроза его будущему. Кто знает, не удастся ли ему выудить себе диктатуру в мутной крови поражения? Так почему же не отделаться от этих непокорных при помощи солдат империи?
Коллеги Гамбетты тоже колеблются, — настолько они чувствуют над собой его власть. Однако они не захлопывают перед нами дверей, потому что атмосфера достаточно накалена и они боятся, как бы во время восстания, — а оно может вспыхнуть
XVIII
135
Герцог Энгиенский — французский принц из династии Бурбонов, по приказу Наполеона I был расстрелян в ночь на 25 марта 1804 г.
Собравшись группой в несколько человек, мы обошли редакции газет буржуазной оппозиции, где за последние дни уже происходили какие-то тайные совещания, на которые, конечно, не были допущены нарушители порядка, вроде меня.
Я хорош только с истинными революционерами и терпеть не могу жрецов, чьи символы веры я так беспощадно высмеял и которые не могут простить мне моей статьи о Пятерке.
136
Вести о Седане.— 1 сентября 1870 г. в битве при Седане французская армия потерпела полное поражение. На следующий день эта армия во главе с Наполеоном III сдалась в плен немецким войскам.
Но сегодня делегаты имеют право врываться во все двери с либеральными вывесками.
Впрочем, перед важностью событий стушевываются все разногласия, и доктринеры в погоне за людьми дела домогаются сейчас даже тех, кого они еще недавно считали опасными крикунами.
Когда безмолвствуют и колеблются полки, крикуны — это клад. Только недисциплинированные могут сломить дисциплину.
Ими воспользуются, а потом, назавтра, — когда они вырвут ружья из рук солдат или заставят их опустить штыки — они будут поставлены к стенке и расстреляны.
Я прекрасно знаю, что нас ожидает!..
Среди всеобщей неразберихи, при первом же известии о готовящейся манифестации или назревшем протесте, все они стараются наладить отношения и обмениваются рукопожатиями и поклонами.
Распоряжение дано.
«К одиннадцати часам собраться в кафе Гарен, с той стороны, где вход для дам, — тсс! Это — чтобы сбить с толку полицию!» Там будет оглашена республиканская прокламация. В полночь она будет напечатана, и каждый захватит с собой несколько экземпляров... чтобы расклеить их по улицам.
Вот о чем шушукаются сторонники якобинских листков и что заставляет меня поскорее удрать от них.
Нет уж, занимайтесь этим сами!
А я смешаюсь с толпой, брошусь в самую гущу ее.
Эй, где там стычка, где еще не оформившееся смятение, где отвага, ищущая вождя?..
Неподалеку от театра Жимназ небольшая толпа напала на полицейский пост.
Эти не ждали полуночи; они не знали, что на стенах должен быть расклеен какой-то циркуляр. Они сами — живая прокламация, расклеившая себя на виду у опасности. Полицейские уже пытались разорвать ее своими саблями, а пули только что поставили на ней свой штемпель.