Инсургент
Шрифт:
Ты получишь его, но смотри не опоздай! Все места будут заняты; раздел добычи, начатый на рысях, мчится галопом, подстегиваемый жадностью и честолюбием.
Добрый простой народ услужливо подсаживает на своих плечах всю эту свору политиканов, которые после декабря 51-го года ждали только случая, чтобы вернуться к общественному пирогу и снова получать хорошие оклады и чины.
Они торжественно выступают в зале Сен-Жана, где подмостками им служат большие столы, высовываются в окна и, нанося жестами и фразами удары по рухнувшей империи, уподобляются полишинелю, избивающему уже мертвого полицейского.
И славный пес лает в их честь! Он и не подозревает, несчастный, что на него уже готовится нападение, что все
— Не надо нам изгнанников, — зарычал Гамбетта, когда было произнесено имя Пиа [138] .
Но сам он предложил Рошфора, за которым нет социалистического прошлого, с чьим именем связана только борьба с Баденге, но вовсе не с Прюдомом [139] .
138
Пиа Феликс (1810—1889) — французский журналист и драматург, участник революции 1848 г., мелкобуржуазный демократ. После революции 4 сентября 1870 г. выпускал газету «Борьба», а позже газету «Мститель». Был членом Парижской коммуны, ее Исполнительной комиссии и Комитета общественного спасения. Проявил себя как фразер и интриган, сеявший раздоры среди членов Коммуны и клеветавший на социалистов.
139
...с чьим именем связана только борьба с Баденге, но вовсе не с Прюдомом — то есть борьба с Наполеоном III, но не с буржуазией.
У них свой план: свести его на нет, скомпрометировать, если им это удастся, а затем, лишенного популярности, снова бросить в руки толпы.
А пока что эта популярность будет служить им прикрытием.
— Рошфор! Рошфор!
Черт возьми, он еще, пожалуй, обратится в нашего врага!
Двери тюрьмы Пелажи открылись перед заключенными, и вчерашние пленники, с автором «Фонаря» во главе, шествуют по бульварам с красным цветком в петлице.
Провожаемые криками «ура», они входят под своды.
Кончено, Рошфор — их заложник! Все эти Гамбетты и Ферри задушат его трехцветным знаменем.
Сегодня, 5 сентября 1870 года, во второй день Республики, все мое состояние равняется двадцати су.
У Ранвье [140] , Уде и Малле — тридцать су на троих.
Мы все перед ратушей, куда каждый пришел инстинктивно, не сговариваясь с другими.
Несколько бунтарей вроде меня, да несколько ремесленников, как мои товарищи, бродят под дождем, подходят друг к другу и говорят о социалистическом отечестве, которое одно только и может спасти отечество классическое.
140
Ранвье Габриэль (1828—1879) — французский революционер, художник-декоратор (по фаянсу), участник республиканского и социалистического движения 60-х гг. Член I Интернационала. Был членом Парижской коммуны и ее Комитета общественного спасения. Один из организаторов баррикадной борьбы с версальцами в майские дни. После подавления Коммуны эмигрировал в Англию.
Мы совсем промокли. Особенно продрог Ранвье: ботинки у него дырявые, и ноги его мерзнут, шлепая по грязи.
А он так кашляет!
К тому же 3-го вечером полицейская сабля вырвала клок
Республика одевает его не лучше, чем кормит. Победа народа — это перерыв в работе, а перерыв в работе — это голод, — совершенно одинаково как до, так и после победы!
Как мы обедали?.. Я и сам не знаю! Кусок хлеба, сыр, литр вина в шестнадцать су, сосиска — и все это второпях, у стойки.
Собратья-журналисты, товарищи по ремеслу, уже обеспеченные местом, проходили мимо трактиров и шли в кафе, где заказывали себе всякие яства, за которые будет расплачиваться мэрия, или спешили к военному портному за мундиром с воротничком, обшитым галунами.
Они смотрят на меня с сожалением, кивают мне, как богатый бедняку, как откормленный пес ободранной дворняжке. И их глаза светятся удовлетворением, что они видят меня голодным в компании плохо одетых людей.
Неужели и сейчас, на другой день после провозглашения Республики, мы все еще остаемся в тени, осмеянные, невидимо связанные по рукам и ногам? Мы, кто смелостью своих слов и пера, рискуя штрафами и тюрьмой, подготовили торжество буржуа, заседающих теперь за этими стенами? Они снуют взад и вперед, суетятся без толку, уподобляясь мухам на оглоблях колесницы, той колесницы, что мы вытащили из выбоин и грязи.
Меня уже причислили к нарушителям праздника и виновникам беспорядка за то, что я схватил за фалды одного из наемников нового режима и спросил его, что, собственно, делают в их «лавочке».
Я тряхнул его... Но в результате тряхнули меня!
— Из того, что у нас Республика, еще не следует, что каждый, кому вздумается, может управлять! Да я и не собираюсь...
XIX
В десять часов утра собрание на улице Рынка.
Маленького роста старичок, утопающий в широком сюртуке с слишком высоким воротничком и чересчур длинными рукавами, раскладывает на столе какие-то бумаги.
Подвижная голова, лицо — точно серая маска. Большой ястребиный нос, как-то нелепо переломленный посредине; беззубый рот, где между десен шмыгает кончик розового, подвижного, как у ребенка, языка.
Но над всем этим — громадный лоб и глаза сверкающие, как раскаленные уголья.
Это — Бланки.
Я называю себя. Он протягивает мне руку.
— Давно уже хочу познакомиться с вами. Я много слышал о вас. С большим удовольствием забрался бы с вами куда-нибудь в уголок и поговорил... по-товарищески. Приходите ко мне вечерком, когда здесь все кончится. Хорошо?
Он сует мне свой адрес, дружески прощается со мной и спрашивает, явились ли люди из квартала Ла-Виллетт...
Сразу же после собрания я побежал к нему.
Живет он у одного товарища, побывавшего в ссылке после государственного переворота; у него он скрывается после стычки в Ла-Виллетт.
Я застал его с карандашом в руке, составляющим воззвание, которое он и прочел мне.
Это было перемирие [141] во имя родины между ним и правительством обороны.
141
Это было перемирие. — После революции 4 сентября 1870 г. Бланки и его ближайшие соратники опубликовали в газете «Отечество в опасности» заявление, в котором выражали готовность поддержать «Правительство национальной обороны», если оно проявит энергию и будет защищать страну от внешнего врага. Скоро Бланки понял свою ошибку, стал выступать с критикой «Правительства национальной обороны» и требовать его отставки.