Интернат
Шрифт:
Ренат, не оборачиваясь, спокойно выслушал зачинщика бунта и в конце спокойно поинтересовался:
– Это вопрос, Кедраш?
Серафим Кедринский без колебаний ответил:
– Это вопрос, Ренат Абдуллович. И я Серафим, а не Кедраш.
– Тогда ты знаешь, что будешь делать в ближайшие минуты. Присоединяйся к нам, птенчик Божий.
Серафим твёрдым шагом последовал за Enterом и Ренатом. Выйдя, он закрыл за собой дверь и не видел, как некоторые ребята, переглянувшись, покрутили пальцем у виска.
Ренат
– Ну, тупоголовые исследователи чёрных дыр, состоящих из горы неприятностей, забегайте и устраивайтесь поудобнее. Если сможете. Наказание одно, хотя проступки разные. Карцер два часа. А ты, Enter, в дверь не барабань, не то дольше просидишь. Тебе дружок твой Кедраш популярно объяснит. Верно, Кедраш?
– Я Серафим Кедринский, – спокойно сказал тот.
Ренат машинально прищурился на него.
– А где искать твои крылышки, серафимчик убогий?
Повернулся и захлопнул дверь.
Денис оглядел комнату. Узкая, низкая, жаркая, тусклая: с потолка свисала на проводке пыльная лампочка ватт на двадцать. Окна, понятно, нет. Стульев тоже. Устал стоять – садись на пол. Но пол грязный. Особо не посидишь, если боишься нового наказания.
Денис хмуро вперился в «сокамерника».
– А ты это… чего вдруг снова за меня заступился? – буркнул он.
Серафим спросил тихо:
– А не надо было?
Денис растерялся.
– Кто его знает, – пожал он плечами.
Он действительно не знал: ведь прежде не было случаев, чтоб кто-то за него заступался. Ну, кроме мамы. Но ей, вроде, по закону природы и общества положено. А ещё в детстве друзья заступались, если случались драки.
Теперь друзей нет. Клан – это клан. Это не друзья. Хотя в игре бы они пригодились.
«Сокамерники» помолчали.
– Обалдеть, – сказал Денис, пялясь на серые шершавые стены. – Никогда в карцере не был.
– Настоящие карцеры тесные, как шкаф, – произнёс Серафим, – и холодные.
Денис сел на корточки. Говорить не хотелось. Хотелось, чтоб всё кончилось как-нибудь.
Серафим присел рядом на корточки.
– А у тебя в клане настоящий друг есть? – спросил он.
– С ума сошёл? – равнодушно хмыкнул Денис. – Какие в клане друзья? Хотя, может, и друзья. В игре. Игра кончится – разбежимся.
– Жалко, – сказала Серафим.
– Чё жалко? Ничё не жалко.
– Ну, конечно!
Серафим вскочил.
– А кто ещё твою жизнь, как свою, принимает? Ну, родственники, и то не всегда. Вырастешь – жена. Если хорошая попадётся. И всё? Скажи – всё?
– Жена ещё… – смущённо пробормотал Денис. – Да хоть кто. Чего ты пристал с друзьями какими-то? Скорее б выпустили отсюда, а остальное пофиг.
Серафим с любопытством его осмотрел.
– Гляди-ка, всё остальное ему пофиг, – подивился он. – А остальное-то – это что?
Думать не хотелось,
– Так. Вообче.
Серафим резко встал, замахал руками, шумно выдыхая. Попрыгал, глубоко приседая для рывка вверх. Он немного понимал игромана Дениса Лабутина – но чисто теоретически.
Как можно променять настоящую жизнь на искусственную? Настоящие радости на искусственные? Ну… вообще-то, можно, наверное. Легче. Пойди найди настоящую радость в реальной жизни! Это ж потрудиться надо.
А в компьютере удачный ход сделал, убил кого-нибудь, растерзал, новую игрушку достал – вот и радость. Наверное, бедняге кажется, что глубже радоваться никто ничему не может. Ведь реальность сера, скучна, отвратительна!
Вспомнилась жизнь дома. Нелегко, понятно, в большой семье, но зато сколько веселья, радостей, больших и маленьких побед! И даже поражения и неудачи смягчаются всеобщей любовью и готовностью помочь. Особенно действенно утешение младших братьев и сестёр. Почему-то.
Вспомнился дом, и Серафим чуть не заплакал: так сильно схватило его за горло тоска по дому, по семье, по церкви, по прежней жизни. Теперь он понял, о чём говорил ему папа: мол, душа без церкви мечется, места себе не находит.
Точно. Хоть и молишься, а частенько неуютно бывает. Иногда кажется, что далеко Господь, что трудно до Него дозваться. Изголодался Серафим по церкви, по соборной молитве, по ароматам ладана и сгоравших свечей, по друзьям и знакомым, по клиросному пению…
Когда теперь Серафим вырвется в дом Божий? И вырвется ли? Неужто лишь, когда выпустится из средней школы и покинет интернат? Это так долго!
Он посмотрел на безжизненно поникшего Дениса.
– Ничего, прорвёмся! – ободрил он его. – Бывает хуже.
– Куда уж хуже! – кисло проговорил Денис. – Всего враз лишили. Одуреть! Я эту Душкову убил бы, если б щас встретил!
– А это кто – Душкова?
– Она меня сюда запихала, – мрачно поведал Денис. – Слово такое… знаешь… английское. На «ом».
– Омбудсмен? – догадался Серафим.
– Точно.
– А как она тебя сюда запихала?
– Так и запихала. Как баба Яга, чаем напоила, конфетами накормила, в душу залезла, в печке испекла. И слопала. Как в сказке.
– Похоже, – невольно улыбнулся Серафим.
Время истекало медленно. Ребята и стоять устали, и на корточках сидеть устали, и ходить, как в камерах узники, устали. От нечего делать Денис спросил:
– А почему ты думаешь, что Бог есть?
Серафим ответил не сразу.
– Да ведь я с рождения в храме живу. Папа у меня священнику прислуживает в алтаре, мама на клиросе поёт, она на регента выучилась.
– На регента? – удивился Денис. – Это ж королевское что-то. По истории.
– И по истории, и в церкви. Регент – руководитель в хоре. Репетирует с певчими.