Интерпретаторы
Шрифт:
— Изумительная сенсация, — глумилась Дехайнва.
— Послушай, женщина, не входи в роль Банделе. Что касается Лазаря, если редактор даст согласие, я поеду в деревню, где он воскрес, и опрошу свидетелей.
— Зачем столько хлопот? — издевалась Дехайнва. — Истина же тебя не интересует.
— Только некоторые стороны истины. Например, если мне удастся доказать, что Лазарь — стопроцентный шарлатан, то чего ради я буду докладывать об этом его пастве? Тут даже Банделе со мной согласится. Лишь некоторые стороны истины имеют существенное значение. Допустим, завтра Ной станет Христом, и Лазарь
— Во всяком случае, что это даст? Паства будет по-прежнему верить тому, чему хочет верить. Разве не твоя газета разоблачала одного новоявленного Христа?
— Не помню. Должно быть, до моего возвращения.
— Он был самым дерзким из всех подобных. Он объявил, что во втором пришествии будет не страдать, но наслаждаться жизнью. Газеты развернули против него отчаянную кампанию.
— И он уцелел?
— Процветает, как никогда. В железнодорожном и хлебопекарном бизнесе. У него огромный гарем и два процесса о растлении малолетних.
— И они травили его?
— Изо всех сил.
— Вот видишь. Мир не терпит пророков радости. Все обожают страдания.
— Нет, — сказал Эгбо, — не страдания, но жертву, ритуальное принесение себя в жертву.
— Твоя беда в кровожадности. Подумай, это же очень логично. Он впервые пришел для страданий, и все согласились с его выбором. Почему бы теперь нам не признать его приход для радостей?
— Надо выяснить, процветает ли этот Христос поныне. Надо разжечь соревнование между двумя Христами. Выживание более приспособленного... на четыре полосы с фотографиями. — И Саго стал носком ботинка скидывать камни в лагуну. — Еще один разворот — только иллюстрации с подписями, — и его ботинок сбросил на белую гладь тонну типографской краски. Незаполненность пространства, казалось, распаляла его. — Заполнить все до предела! — воскликнул он, и камешки запрыгали по воде. — Короткие заметки, чтобы раздразнить аппетит читателя. — Саго продолжал метить оспинами поверхность, пока не вскрикнул от неожиданной боли в ноге.
— Линотип вышел из строя, — Дехайнва подставила ему плечо. — Так тебе и надо.
Не обращая внимания на отчужденную группу людей, стоявших на берегу, спелая пшеница клонилась под ветром, медля для коротких молитв. Ветер наполнял белые паруса на взрытой земле, и сотни рук воздымали Ноя с крестом до полного изнеможения.
Банделе нарушил молчание:
— Я бы не стал слушать Лазаря, если бы не смерть Секони. Думаю, что приехал сюда именно потому.
Эгбо глядел во мрак опустевшей церкви.
— А что ты хотел услышать от Лазаря?
Банделе пожал плечами.
— Не знаю. У меня было странное чувство, когда за столом напротив меня сидел человек, утверждавший, что он умер.
— Пора ехать, — сказал Саго и пошел к машинам.
— Езжай, — согласился Банделе. — Я хочу попрощаться с Лазарем.
Но Лазарь уже направлялся к ним. Он проводил их до автомобилей.
— Надеюсь, — сказал Саго, — женщина предсказала, что в вашу церковь придет благодетель.
Лазарь был серьезнее, чем обычно.
— Нет, сегодня она не предсказывала. Она говорила не о будущем, а
Когда они отъехали на порядочное расстояние, Банделе спросил:
— Я все время хотел узнать, не было ли у тебя вестей из...
— Деревни? Лагуна и тебе напомнила о ней? Нет. А газеты пугают меня. — Эгбо отрывисто рассмеялся. — Я думал, что похоронил прошлое, но ошибся. Меня преследует воспоминание о пальцах старика, которые ощупывают мое лицо. Я вижу его слепые глаза и просыпаюсь от мелкой дрожи.
Они долго ехали молча; потом Эгбо продолжил:
— Я слишком многое понял, и если бы это случилось сейчас, не уверен, что удержался бы и не остался; легкомысленно было отказываться от власти.
— Ты так теперь думаешь?
— Если ищешь преображения, не бойся власти. Вспомни о Лазаре.
— Я никогда не бывал в этих краях, — сказал с заднего сиденья Кола.
— Тут множество прибрежных деревень. К некоторым из них можно добраться только на лодке.
— И все они входят в Лагос?
— Кажется, да.
— Я сегодня сюда вернусь, — объявил Кола. — Мне надо потолковать с Лазарем насчет Ноя. Если он согласится, я вечером доставлю его в Ибадан.
— Он согласится, — сказал Банделе.
— Беда в том, что я боюсь заблудиться. Я неважно ориентируюсь.
— Я поеду с тобой, — вызвался Эгбо.
— Отлично. Остается только опасность, что мы с тобой слетим в кювет.
— Надо поехать засветло.
Этот бродяга где-нибудь шляется, подумал Саго, но, нагнувшись, увидел в замочной скважине свет и прислушался. Напевая «Я не вижу ничего, и это значит ничего», он обошел дом. Может быть, Петер спит? Но он тут же представил себе, что, заслышав открывающуюся дверь, тот скатится с лестницы и предложит выпить по стаканчику на сон грядущий. Затем он подумал, нельзя ли проскочить вверх по лестнице и запереться, но тут же увидел, как Петер ловит его у спальни и предлагает почитать ему перед сном. Саго расхаживал взад-вперед, когда к нему подошел человек.
— Алло! — Белое лицо. При слабом свете виден приплюснутый нос. — С вами что-нибудь случилось?
— Нет. Просто мне негде спать, вот и все.
— Боже, как смешно.
— Разве? Рад за вас.
— Я не хотел сказать, что это действительно смешно. Дело в том, что я слышу эту фразу ежедневно.
Саго сжал кулаки:
— Послушайте, вы...
Но человек ласково остановил его.
— Я говорю вам правду. Мне все время приходится это слышать. Видите ли, я американец, и это кажется объявлением о бесплатной гостинице каждому американскому бродяге.
Уже много дней Саго не мог избавиться от ненависти к белым лицам, которую пробудил в нем Пинкшер. Даже воспоминания о дерзости миссис Фашеи, о ее презрении к соотечественникам, о ее безразличии к собственному шокированному мужу, не могли с давешнего приема искупить перед Саго вину и униженность белой расы. Лишь с большим усилием, ценой напряжения желудка он мог сознательно думать о ней как о белой девушке. Манеры же этого человека казались Саго особенно грязными и вызывающими.
— Что ж, я не американский бродяга.