Интерпретаторы
Шрифт:
— Я приглашаю всех ваших друзей, они все могут нам помочь. — Он учтиво откланялся.
— Но где находится ваша церковь?
— Совсем забыл. Это трудно описать словами. Я пришлю зам провожатого.
— Вы знаете, где я живу?
— Нет, но мы встречались в отеле «Эксцельсиор», когда толпа преследовала юношу, считая его воришкой. Мы можем встретиться там.
— Прекрасно. В котором часу?
— Служба начинается в восемь. Провожатый будет вас ждать в полвосьмого.
— Хорошо. Я приду.
— И прошу вас не забывать, что вы и ваши друзья
Он удалился, и Ласунвон снова заговорил;
— Он ведь сам не верит своим словам. Он правда думает, будто он умирал?
— Не в этом дело, — сказал Саго. — Мне пришло в голову, что в газетной вырезке речь, возможно, шла не о нем.
— Это верно, — кивнул Банделе.
— Ты прав! — воскликнул Ласунвон. — А эта история с изменением цвета кожи — явный вздор. Газета бы непременно отметила это.
— Да, поверить ему трудно, — сказал Кола. — Это как кость поперек горла.
— Так что же ты думаешь? — поинтересовался Саго. — По-твоему, он проходимец?
— Интересно бы знать, — допустил Кола. — Может, он просто из местных пророков?
— Я встретил его шесть-семь недель назад, когда он спас карманника от разъяренной толпы. Также и на похоронах. Может быть, ему просто хочется славы. Скажем, он мог набрести на эту идею в старой газете и затем показывать вырезку. В наши дни религия — неплохой бизнес.
— Все равно... Что скажешь, Банделе? Поедем, а?
Банделе застонал:
— Проделать в машине еще сотню миль!
— Я сам поведу ее.
— Но трястись по ухабам придется и мне.
— Чертов лентяй!
— И что тебя туда гонит? — вопросил Ласунвон.
— Помимо всего прочего — любопытство.
— Да это же сброд верующих шарлатанов.
— У тебя нет воображения, — сказал Кола.
— Конечно нет. Ведь я не художник.
— Когда ты иронизируешь, ты становишься поразительно противным.
— Я знаю, знаю. Ирония — тоже искусство. Куда нам, бедным юристам, гнаться за вами, художниками!
— Хватит, хватит, — примирял их Банделе. — С чего это вы сцепились?
— Мне просто осточертело его напускное высокомерие. Как будто особая доблесть марать бумагу фигурами. Нет воображения!
— Понимаю. Согласен, у тебя есть воображение. Болотное, тяжеловесное воображение без всякого воображения.
— Ты бездельник, бесполезный член общества, и сам это знаешь.
— Полегче, Ласунвон, — сказал Эгбо. — Что же ты скажешь о халтурных газетчиках вроде Саго?
— Да у него все в порядке, кроме сортирных мозгов.
— Погоди. Ты имеешь в виду мою философию?
— Ты называешь свой бред философией?
Банделе посмеивался про себя.
— Лучше нам Ласунвона оставить в покое. Сегодня ему только дай додраться.
— Да что с ним такое? — сказал Эгбо.
— Кола наступил на его любимую мозоль, — объяснил Саго, — вот он и взорвался.
— Не отрицаю. И это не в первый раз. Да кто он такой, что отводит себе особое место во вселенной? И не только он, а все племя ему подобных.
— Ласунвон, может, беда твоя в том, что тебе не понятно, о чем они говорят. — Насмешка Банделе была красным перцем на Ласунвоновы раны.
— Что мне там не понятно? Они говорят ни о чем! Абракадабра, сплошная абракадабра! Вроде Секони с его проклятым собором...
И он осекся, поняв, что зашел чересчур далеко. Кола подпрыгнул, крича:
— Мерзопакостный сквернослов! — Но и этого было не нужно, ибо Ласунвон уже сник: он сидел опустошенный, мечтая забрать сказанное назад.
А почему бы и нет, почему бы и нет? — думал Эгбо. Неужели он умолк только из-за того, что Секони умер? Он никогда не видал такой ярости в Коле. Кола дрожал, как капля дождя на краю крыши, а потом рухнул на стул и закрыл руками лицо.
— Я — Лазарь, — провозглашал человек в белом облачении с кружевами. — Я — Лазарь, а не Христос, Сын Божий.
У бурой лагуны стоял небольшой домишко, сколоченный из пивных ящиков и обильно покрытый соломой, покоившейся на кривых стропилах. Окна и двери его окаймляли стволы бамбука. Беленые стены и шум голосов, похожий на шум жерновов, придавали ему сходство с мельницей. Звуки песнопений сочились сквозь щели меж досками, а они стояли и ждали, когда молитва окончится. Наконец голос Лазаря сменился скрипом грубых скамей, и они вошли вовнутрь, не сводя глаз с человека, стоявшего у аналоя. Они собирались занять заднюю скамью, но к ним подбежал служитель и поспешно вывел их из помещения. Только теперь они заметили аккуратные ряды ботинок у входа.
— Я — Лазарь, а не Христос, Сын Божий.
Они разулись с чувством неловкости оттого, что привлекли к себе общее внимание. Ноги Эгбо коснулись прохлады, и он увидел блестящий цементный пол, покрытый треугольными отпечатками торопливого мастерка. Вошедшие снова попали впросак. Дехайнва хотела сесть рядом с ними, но ее почтительно увели по другую сторону прохода, и они поняли, что мужчины здесь отделены от женщин. Провожатый властным движением руки очистил ей место. Наконец-то они уселись, и Эгбо подумал, стоит ли чувство неловкости от вторжения к посторонним того откровения, которое обещал им Лазарь.
— Это истина, что Христос восстал из мертвых, но это Христос, Отец-Христос, Сын-Христос, Святой Дух. Он воскрес, ибо он есть Отец, который вознес Сына, Сын, который вознес Дух Святой, Дух Святой, который вознес Отца. Но я, получивший при втором крещении имя Лазаря, я воскрес из мертвых только по милости Божьей.
В каплях росы с соломенной крыши Лазарь казался совсем больным.
— Братья, сегодня десятый день, как умер наш брат, стало быть, сегодня нам пора о нем позабыть. Скорбящие спросят: «Разве Господь Иисус не обещал воскресения? Ушедший от нас был апостол нашей церкви, богобоязненный человек, что ж он сегодня не с нами?»