Инвалиды

Чириков Евгений Николаевич

Вернувшись домой, Крюков повалился, не раздеваясь, на свою скрипучую постель и, как убитый, без движения, проспал до шести часов вечера. Он, быть может, проспал бы и дольше, если бы его не разбудила хозяйка, которая стала подозревать, не помер ли уж ее новый "квартирант без документов".

Вечером у Крюкова был "визитер". Пьяный Воронин отыскал как-то квартиру нового корректора и, несмотря на протесты хозяйки, вломился в его комнату.

– - Я нашел тебя, друг!.. Ты меня понимаешь... Не осудишь... Дай мне, ради Бога, тридцать копеек!.. Умираю без водки... Я, брат, такой же интеллигентный пролетарий, как и ты... Инвалид я, братец!.. Не вини меня, друг мой... Да, инвалид...

Крюков

дал ему тридцать копеек. Воронин поцеловал его и ушел.

VI.

Таким образом "труд независимый и по существу не противоречащий убеждениям" был найден Крюковым на этот раз очень легко и скоро.

Крюков стал ночным корректором "Н-ского Вестника".

Независимость этого труда заключалась в том, что за двадцать пять рублей в месяц Крюков днем спал, а ночью бодрствовал, иногда же не спал и по целым суткам -- что уже предоставлялось его собственному усмотрению, наконец он мог спать и целые сутки, для чего стоило только отказаться от двадцати пяти рублей в месяц. Что касается убеждений, то последние оставались совершенно в стороне от труда, который таким образом и не противоречил им. Крюков имел дело по преимуществу с отдельными буквами и словами, а из убеждений имел соприкосновение лишь с теми, которые касались буквы "c", двоеточий, многоточий и других невинных знаков...

С восьми часов вечера Крюков появлялся в корректорской комнате и, склонившись над испещренными поправками оттисками, при свете пышущей жаром большой лампы под зеленым абажуром, исправлял ошибки авторов и наборщиков вплоть до четырех, а иногда и до пяти часов утра следующего дня... В короткие промежутки бездействия он ложился на широкий стол, за которым работал, подкладывал под голову переплетенный экземпляр "Вестника" и, поджав ноги, дремал чуткой, тревожной дремой под грохот типографских машин и шорох шрифтовых касс. На рассвете Крюков возвращался домой, сонный, с помятой физиономией и опухшими и красными глазами, шагая неровной походкою усталого и больного человека по сонным и пустынным еще улицам города, и встречные гуляки, возвращавшиеся с кутежей из притонов разгула и разврата, приветствовали его улыбкой солидарности и двусмысленными замечаниями.

Квартирная хозяйка еще более встревожилась, когда "человек без документов" начал аккуратно пропадать на ночь, возвращаться домой на цыпочках и на рассвете. Это таинственное исчезновение и возвращение квартиранта казались хозяйке страшно подозрительными, и она стала страдать бессонницей и головными болями.

Лежа в постели, хозяйка все думала, что бы это могло значить, и не смыкала глаз, прислушиваясь к каждому шороху в комнатах. Когда спавшая в передней на сундуке кухарка, на легкий, подозрительно-осторожный стук пальцами в стекло окна, с ворчанием и протестом поднималась со своего логовища, чтобы отпереть дверь "шаромыжнику-постояльцу", -- хозяйка садилась в постели, настораживала слух и переставала дышать...

Вот он идет на цыпочках... Вот скрипнула дверь в его комнату... Вот он тихо, осторожно сморкается и откашливается, воображая, что, кроме кухарки, никто не знает о его возвращениях в такое неурочное время...

Квартирант ложился на кушетку, тяжело вздыхал и отдувался.

Сейчас видно, что делал что-то неладное: не то таскал что-то тяжелое, не то бежал что есть духу от кого-то...

Хозяйка уже собиралась заявить "куда следует", когда дело, к удовольствию обеих сторон, разрешилось без участия полиции.

По

прошествии недели Крюков позвал к себе Хозяйку:

– - Вот вам и деньги за месяц!.. Может быть, хотите за полтора месяца?
– - и это можно... хотя, виноват, не хватит, должно быть, за полтора... Да, не хватит!..

– - Так-то оно так, -- задумчиво глядя на предлагаемые квартирантом деньги, ответила хозяйка: -- Только как будто бы и нехорошо, что вы кажную ночь на свету приходите! Можно с вами, батюшка, и беды нажить... Нынче как строго! Коли жизнь правильную будете вести -- я возьму, а то уж лучше того... подыскивайте себе квартиру... У меня -- сын...

Крюков расхохотался.

– - Что вы, что вы, матушка! Да я самую правильную жизнь веду; водки не пью, в карты не играю, на службу хожу аккуратно... Чего вам больше?

– - На какую такую службу это вы ходите?
– - обиженно возразила хозяйка и потупилась. По ночам, батюшка, кажись, все добрые люди спят...

– - У меня служба такая, ночная служба. Я -- ночной корректор в "Вестнике".

– - Ну, извините!..
– - радостно воскликнула хозяйка, протягивая руку за деньгами, -- извините уж...
– - Случается... А мы все тут не знали, что и думать... Как ночь, так и нет нашего кавалера. Пра-а-во! И невдомек... Скажите, пожалуйста!..

Хозяйка всплеснула руками и задушевно расхохоталась.

Уж теперь нечего, батюшка, греха таить: я ведь хотела в полицию заявить.

Прошла еще неделя, прошла и другая...

Жизнь Крюкова протекала бессмысленно, однообразно, как жизнь бездушной машины, на которой печатался "Вестник". Полусонное бодрствование ночью и тревожный, клочками и урывками, сон днем... Ошибки, ошибки, ошибки, значки, черточки, крестики, буквы, слова, механическое бормотание через зубы каких-то фраз... Голова тупеет и тяжелеет, словно наливается свинцом; пред глазами лампа с зеленым абажуром, в ушах грохот машины и шорох шрифта... Запах краски, керосина, сырости и какой-то особенной типографской вони... Во рту неприятный осадок сладкой свинцовой пыли от шрифта... В руке постоянная ручка...

И в голове, и в душе оседает какая-то копоть и носится туман, в котором беспомощно плавают одинокие "хорошие мысли"... Наскоро обед, наскоро чай, кушетка, стол и опять значки, буквы и слова... И так до бесконечности!..

Немного иначе проходили дни праздничные. После праздников газета не выходила, а потому праздники полагались на отдых. Наборщики и другие типографские служащие отдыхали, напиваясь до положения риз. Крюков отсыпался, отлеживался и ходил взад и вперед по комнате до изнурения и отупения. Это хождение осталось у Крюкова, как наследие его "одиноких дней": в свободное от корректорских обязанностей время он, как пушкинский ученый кот, ходил по комнате кругом...

– - Будет вам ходить-то! Обещание что ли дали?
– - скажет, бывало, хозяйка, слушая бесконечное глухое топанье постояльца: -- И как только ноги у вас не откажутся?..

Попытки почитать книгу в эти свободные дни Крюковым делались очень часто, но в мозгу так было мутно от изнурения, в глазах так туманилось, что книга бросалась... Идти было некуда, -- не было знакомых.

От секретаря и редактора Крюков сторонился: они ему не нравились. Единственная родственная и симпатичная Крюкову душа -- "бывший студент" Воронин, редко бывал трезв, и все старания Крюкова остановить его от пьянства оставались втуне. Крюков большую часть свободного времени проводил на кушетке, отдаваясь воспоминаниям или спячке... Однажды, в праздничный день, к нему явился Воронин, больной, худой, с трясущимися руками, и умолял со слезами на глазах дать ему в последний раз тридцать копеек.