Инвалиды

Чириков Евгений Николаевич

Девушка привела его в приемную и попросила подождать, а сама направилась "доложить".

– - Позвольте карточку! -- сказала она, возвратившись в приемную.

– - Карточку? Какую карточку? Ах, да... Нет... скажите: друг юности, Крюков...

Оставшись один, Крюков сел в удобное кресло. Под его ногами расстилался мягкий ковер с цветами и зеленью осени, над его головой висел портрет Пирогова и словно щурился, рассматривая неизвестного гостя; перед ним ряд громадных окон, задрапированных красивыми тяжелыми занавесями, ниспадавшими до полу в эффектных складках... Две пальмы, высокие, широко развесившие свои листья,

похожие на кисти человеческих рук... На потолке, высоко -- рельеф... Камин, заслоненный какой-то фантастической ширмой... Посредине комнаты небольшой столик, заваленный газетами и юмористическими журналами -- для развлечения ожидающих очереди пациентов...

– - Да он ли это? Не случайное ли совпадение имен?

Откуда-то издалека доносился звон посуды, лязг ножей, говор, детский голосок. Где-то мелодично наигрывал заводной баульчик, переливаясь серебристыми колокольчиками... Слышался издали приятный басок и женское контральто. Обедали шумно и весело, а главное долго, не торопясь...

Крюков чувствовал себя в этой роскошной обстановке чужим, неуместным, и в его сознании уже начало просыпаться смутное раскаяние в том, что он пришел сюда... Крюков то вставал с кресла, подходил к столу и смотрел "Будильник", то опять садился, поправлял галстух, прическу и вообще выказывал беспокойство...

А время тянулось невыносимо долго, часы выстукивали свои удары маятником медленно, лениво как-то... И никто не шел... Словно забыли пли не хотят знать, что здесь сидит и ждет человек...

– - А черт с ними со всеми!
– - прошептал вдруг Крюков, выскочил в переднюю и схватил с вешалки свое пальтишко. Если бы не шинель с бобровым воротником, которую он по неосторожности уронил на пол, -- Крюков сбежал бы и никогда более сюда уже не возвратился. Шинель помешала: когда он совал ее на вешалку, эту чертовски тяжелую шинель, и не мог попасть петлей ее воротника на крюк вешалки, потому что руки его дрожали, -- в дверях появилась высокая, стройная фигура доктора с недоумевающею вопросительной физиономией. (Горничная доложила только, что пришел какой-то "друг", но фамилию этого друга забыла).

Увидев этого "друга" возящимся около своей дорогой шубы, доктор сделал сердитое лицо и остановился в полном недоумении. "Друг" повесил наконец шинель на место и, обернувшись, застыл в позе пойманного на месте преступления вора.

– - Что вам, милостивый государь, угодно?

– - Не узнаете?.. Крюков! Вместе учились в саратовской гимназии...

– - Ба-а! Дмитрий? Ты?

– - Я, Коля, я!..

В передней послышалось целование и шум, словно здесь боролись в шутку два человека.

– - Ну, посмотри на меня, шут гороховый! Облысел? Ах, ты... Как? Почему? Где?..

И снова в передней звучали сочные поцелуи друзей юности, на глазах которых блестели слезы.

– - Идем... Варя! Варя!

– - Ay!
– - донесся приятный женский контральто из дальних комнат.

Крюков уперся:

– - Постой! Ты -- женат?

– - А как же? ха, ха, ха! Вот чудак!..

– - Жена, поди, того... барыня?

– - Ха-ха-ха! барыня, барыня, и какая прелестная барыня!.. И знаешь, на ком я женат?

– - На женщине... А больше ничего не знаю...

– - На Варе. На Варваре Петровне, за которой ты когда-то ухаживал и в которую был влюблен вплоть до настоящей лысины...

Крюков покраснел до корня волос. Перед ним промелькнул

задернутый дымкою времени образ девушки с толстой русой косой, с смеющимися глазами и с задорно приподнятым носиком... Что-то давно-давно прошедшее, свежее, чарующее, обвеянное грезами юности и теплом чистой любви, первой любви, с ее чарами поэзии и туманными порывами куда-то в заманчивую даль, к беспредельному счастью, хлынуло вдруг в душу Крюкова мягкой волною и защемило сердце сладостной болью и грустью по невозвратном...

Крюков провел ладонью руки по своей лысине и как-то виновато усмехнулся.

– - На Варе... да... знаю, помню... еще бы! Рад! Друзьями были тоже когда-то, -- растерянно проговорил он.

Ноги Крюкова дрожали, по лысине пробегал холодок, а сердце стучало часто-часто...

– - Постой!.. Не могу... Сердцебиение... водицы бы стаканчик!
– - прошептал он и присел на стул в большом зале с паркетными полами и с угрюмой громоздкой роялью под чехлом в углу...

– - Эх, братец, взволновался? Груша! Дайте, стакан воды!
– - крикнул доктор.

В зал выскочил и покатился на тонких ножках по паркету кудрявый мальчик лет пяти.

– - Володя! Поди сюда, познакомься!
– - крикнул отец. Но мальчик смутился, визгнул и исчез...

– - Твой?
– - спросил Крюков, тяжело отдуваясь.

– - Конечно, мой! Вот чудак... ха-ха-ха!

Груша принесла на миниатюрной фарфоровой тарелочке стакан воды. Крюков трясущейся рукою взял этот стакан и стал жадно глотать воду. Стекло стакана стучало по его зубам, а голова, закинутая назад, дрожала...

– - Уф! Все... еще бы стаканчик!..
– - произнес Крюков, возвращая пустой стакан.

– - Нет, брат, там нас ждут: кургузый самоварчик и Варя, -- сказал, взяв под руку Крюкова, доктор и повел его в столовую.

VIII.

Навстречу им вышла изящная дама, с русским открытым лицом. В этом лице было что-то чарующее, привлекательное, спокойное, женственно-мягкое и удовлетворенное. Серые глаза озарили это лицо доброй улыбкою и придавали ему выражение безмятежного счастья и уверенности в его бесконечной продолжительности, прочности... Когда эти серые глаза слегка прищуривались, -- по лицу женщины скользила легкая тень гордости, величественности, а когда к этому присоединялся еще густой контральто, певучий, бархатный, сильный, то становилось очевидным, что судьба баловала свою любимицу... От Варвары Петровны так и веяло силой, мощью, здоровьем и счастьем любимой и любящей жены и матери...

Приветливо, радостно озарилось это милое лицо улыбкою, когда смущенный Крюков протянул молча свою руку Варваре Петровне, но сейчас же на нем появилось вопросительно-недоумевающее выражение.

Варвара Петровна не узнала Крюкова.

– - Не узнаешь?
– - игриво улыбаясь, спросил доктор.

Варвара Петровна сделала большие глаза мужу.

– - Неужели забыли?
– - промычал Крюков.

– - Да, Крюков, Дмитрий Крюков! Твой обожатель в юности, -- подсказал доктор.

– - Вы? Неужели? Боже мой!..
– - воскликнула Варвара Петровна и стала крепко жать и трясти протянутую ей руку: -- Как же вы постарели, изменились... Вас нельзя узнать, Дмитрий...