Иные песни
Шрифт:
Всем кратистосам важно было вернуться как можно быстрее, но Иллея торопилась куда сильнее прочих. Другие, самое большее, утратят на короткое время влияние в той или другой стране, тот или другой народ выскользнет из-под их Формы, — а вот если опоздает Иллея, рухнет целый мир: города и рощи, мануфактуры и шахты, поля и леса, реки и моря и тучи Луны — все упадет на Землю. Как долго отпечаток Формы Госпожи удержится при ее отсутствии в керосе Луны? Полгода? В таком сроке она была уверена, поскольку сперва все проверила, путешествуя по Луне и ее сфере. Но каждый день сверх того — уже риск. Значит, если Кратистобоец не настигнет Арретесовый Флот в течение трех месяцев, Иллея сломает строй и вернется сама по себе. А когда
Оттого у Кратистобойца был четкий крайний срок: 13 Новембриса 1199 ПУР.
— А если не сумеем, кириос? Если они снова сменят трассу странствия? Если заметят нас и пустятся наутек?
— Что ж, во второй раз собрать такие силы, стольких кратистосов под единым знаменем точно не удастся. Ни мне, но и никому другому в ближайшие годы. Адинатосы же могут вести войну наскоками бесконечное время: рейд на Луну, мелкие Искривления Земли, год за годом… Если это вообще война. Надеюсь, что Эфрем, Иосиф и Навуходоносор за это время сумеют справиться, по крайней мере, с Африканским Сколиодои. Конечно, если совпадение по времени не будет идеальным, а нет никаких причин, чтобы так и получилось, то их нападение может оказаться предупреждением для адинатосов. Знаешь, на Луне есть один древний софистес, полагаю, уже слегка безумный, обитает в башне подле Отвернутого Узилища, он утверждает, что в Форме адинатосов не содержится времени и пространства, и, если он прав, что ж, они победили или проиграли уже в тот момент, когда пробили сферу неподвижных звезд, когда вошли в земные сферы, все уже случилось.
— Случится.
— Случается. Нет, тоже не так, иначе. Случалиется.
— Что?
— Случается вне времени. Как говорить в безвременье? Как говорить в беспространстве? Чем дольше об этом думаю…
Бывали с ним такие заскоки, ему случалось сбегать в длинные отступления, в размышления о неких сложных вопросах относительно адинатосов, Госпожи или природы реальности, а чаще — и всего этого вместе взятого; разговоры сперва чрезвычайно логичные, но затем — логичные еще и еще больше, пока, наконец, Аурелия не начинала слушать эту сухую бессмыслицу с плохо скрываемым замешательством, в молчании отступая к выходу, и — сбегала из Слепого Глаза, слегка испуганная, что прикосновение какоморфии сознания оставит заметный след и на ней. Случалиется, говорилается, бывляет, слышалиется — языковые категории нечеловеческой Формы — ворочались после в ее голове, отражались в мыслях. Вспоминалась безумная эстле Орланда. «Береги его». «Берегу». Но как уберечь от чего-то эдакого?
День-два она удерживалась от возвращения в Слепой Глаз. Потом все же приходила, будто бы затем, чтобы лишь взглянуть из интереса, все так ли еще он стоит под ониксовым небом и серебряными звездами, чертит ли пириктой фрески космической стратегии. Стоял. Или нет; тогда она уходила, угасшая.
Настолько же много времени, как в Слепом Глазу, Кратистобоец проводил, глядя через оптикум мотылька в звездную тьму, сквозь которую путешествовала «Мамерута». Порой ему удавалось заметить ближайшие ладьи. Если не построенные из темного аэра, из черных ураниосовых цефер, то теперь искусственно затемненные — те оставались лишь пятнами плоской тени, совершенно незаметные с расстояния более двадцати стадиев без помощи астролога.
Лунный Флот летел, рассеянный на пространстве свыше 10 тысяч стадиев. Более плотный строй был невозможен по очевидным причинам. Уже покидая сферу Луны, они растянулись в астрономической процессии, между авангардом и арьергардом — полдюжины созвездий. Со временем строй еще больше растянулся; теперь первый и последний корабли даже не двигались на волнах одного и того же эпицикла. Флот разделился на пятнадцать армад, собравшихся вокруг кораблей Сил и Кратистобойца. Кратистобоец старался удерживать «Мамеруту» относительно посредине, хотя бы из-за неминуемого
Курс оставался неизменным, но все прочее в рисунке неба менялось. В чем более высокие сферы они восходили, чем дальше от Земли, тем быстрее — при сравнимой угловой скорости — становились волны эфира. Если бы крылья лунных ладей могли перехватывать и передавать кораблям всю скорость ураниоса, флот перемещался бы в полном соответствии с кружением небесных сфер (по крайней мере, настолько, насколько позволял бы ему сквозьсферный курс). Однако все было несколько иначе. Узор созвездий и положение планет менялись с каждым часом.
Пока не миновали сферу Солнца, наибольшее разнообразие вносили его закаты и восходы, когда оно догоняло и перегоняло их на своем эпицикле. «Мамеруту» тогда заливали попеременно яростные бури резкого сияния и столь же резкой тьмы. Именно поэтому цеферы брони ладей, предназначенных для столь высоких плаваний, этих пузатых лунных мотыльков, были настолько черны: желая оставаться в плоскости эклиптики, они должны были пролететь мимо Солнца, сквозь кольцо огня. Флот продолжал ускоряться и, если цыганские хронометры говорили правду, достиг нынче половины скорости Солнца, сияние и мрак охватывали «Мамеруту» пятидесятичасовыми циклами.
Господин Бербелек наблюдал феномены эфира, недоступные с Земли и Луны. На границах и между сферами, где эфир наиболее разрежен, но где смешиваются и сталкиваются друг с другом эпициклы разной скорости и направления, — там возникали самосущие, самородные квазиживые перпетуа мобилиа. Не анайресы — но нечто им подобное. Ангелы, даймоны неба, сплетающие в своем кружении цеферы нечистого эфира. Софистесы Лабиринта говорили, что се «цеферы уроборосовые»: единичные частицы столь длинные, со столь сильным Числом, что охватывали собой целый эпицикл — раскаленный круг в стадии диаметром. Господин Бербелек высматривал их сквозь темные оптикумы со страстью охотника. Здесь, в высоких царствах, даже даймоны обладали формой совершенных геометрических фигур.
Он наблюдал, как после прохождения флота на орбитах эфира возникают новые, случайные эпициклы ураниоса, выбитого из своего извечного вращения. Пока что видимые слабо и только в определенное время, когда Солнце освещало их под определенным углом, верно, позже вырастут, захватив побольше дисгармоничного пемптон стойхейон. Возможно, именно так некогда появились планеты — среди астрологов бытовала и такая ересь.
Он наблюдал, глядя между стоп сквозь темную броню «Мамеруты», за уменьшающейся с каждым днем Землей. Шар, арбуз, яблоко, арфага, косточка, точка. Ибо где-то глубоко в голове господина Бербелека всегда торчала эта вот мысль, как кривой гвоздь, вбитый в основание черепа: не вернусь, не вернусь, се вид последний.
Он наблюдал за учениями гиппирои, за маневрами Наездников Огня в чистом эфире. На втором месяце полета Герохарис, Огонь-в-Ее-Ладони, провел учения по обходному маневру, генеральной атаке, которая произойдет, когда Цветок закроется, когда короны кратистосов захлопнутся вокруг Сколиозы. Гиппирои прицепили к своим доспехам икаросы и выроились из ладей в межсферный эфир. Важна была координация маневра на столь большом пространстве — операция, которую дотоле никогда не проводили, поскольку не было необходимости реализовывать в космосе тактики столь сложные, даже в столкновениях с адинатосами до сего времени ограничивались точечными ударами, рейдами сквозь какоморфию и постановкой заградительных пиросников. Об отработке этого последнего элемента пока что не могло быть и речи, а стало быть, астромеканикам оставалось практиковать искусство молниеносного обсчета смертельной астрометрии небес на абаках и тригонометрических таблицах.