Иные песни
Шрифт:
Под конец Квинтилиса, когда антосы кратистосов вгрызлись уже на десятки и сотни стадиев вглубь Кривых Земель, в небе над Африкой зажглись гроздья новых созвездий. Вскоре они стали видны даже днем. В Апореуме, Мите и Исафе ответили, разжегши в саванне огромные пироглифы. Стратегосы приказали войскам отступать из Сколиодои. Остановились все работы, даже несшие стражу лишь задирали головы в молчаливом ожидании. Так миновал день, вечер и ночь. Утром небеса обрушились.
Первый пиросник ударил в пятидесяти стадиях к югу от Миты. Не заметили, как Огонь нисходит из своей сферы, не осталось на голубизне никакого шрама от схождения пироса. Просто на короткий миг все небо сделалось ослепительно-белым —
Астромеканики Госпожи работали без перерыва, согласно приказам Кратистобойца сводя пиросник каждый час-полтора, как только успевали, исходя из напряжения небесных сфер. Мита, Исаф, Мита, Апореум, Апореум, Мита, Апореум, Исаф, Мита, Мита, от рассвета до заката, и затем в ночи, которую освобождение пиросника прожигало насквозь, оставляя в зеницах негатив смертельной красноты, извлекая из мягкой тьмы миллионы острых, как бритва, теней, вырывая изо сна всех зверей и людей, все джунгли. Стратегосы приказали лагерям отступить на пару десятков стадиев от их границ, ветер оставался слишком переменчив, каждый миг из Сколиодои могла прийти волна всепожирающего жара. На вершинах самых высоких деревьев сидели нимроды, чтобы извещать о продвижении огня. Ночной горизонт затягивал черный дым, звезды юга были полностью скрыты. Когда ветер дул с той стороны, запах гари забивал глотку. На рассвете начинал падать черный снег: лоскутья пепла, несомого потоками горячего воздуха. Из Искривления в саванну бежали звери, в одиночку и стадами, звери и создания в неустойчивой Форме, большинство — исковерканные и практически неописуемые какоморфы. Кераунеты уже гремели почти непрестанно, люди убивали тварей будто во время некоей монструозной джурджи, сотни, тысячи какоморфов, выскакивавших прямо под стволы. Нимроды говорили о короне огня, охватившей весь южный горизонт, об Искривленных джунглях, что дрожали и морфировались под прикосновениями пироса, как живьем прижигаемый червяк.
Сколиодои горело.
— Госпожа.
— Покорись.
— Ты звала меня.
— Когда звала тебя в прошлый раз — ты не прибыл.
— Не было времени.
— У Иеронима Бербелека не было времени. Не подходи!
— Не подхожу.
— Видишь тот камень над ручьем?
— Да.
— Разверни кольчугу.
— Тяжело.
— Чистое ге. Но Форма — Форма должна быть такой.
— Кривой Меч. Конечно же.
— Сколиоксифос. Подними. Выше. Взгляни на землю.
— Что это?
— Его тень. Сколиоксифос Искривляет все, даже свет. Когда бы его взял в руку человек более слабой Формы — та не осталась бы рукой надолго. Если не сможешь его подвесить за зуб эфеса, заворачивай в эту пуриническую кольчугу. Она должна выдержать достаточно долго.
— Хм… Клинок совершенно тупой.
— Сколиоксифос не служит для разрубания Материи.
— У меня есть схожий кинжал…
— Твой кинжал — на людей. Сколиоксифос рубит керос, невзирая на то, чей он и чья морфа в нем отпечаталась. Человека, адинатоса, кратистоса, бога, самого мира. Пользуйся им с большой осторожностью, трое великих текнитесов сошли с ума, выковывая это оружие.
Господин Бербелек крутит Сколиоксифосом «мельницу» и рубит из-за плеча в камень над потоком. Камень тает, стекает в ручей, там распадается с шипением на тысячи огненных стрекозок,
— Да.
— Знаю, что тебя искушает. Лучше уж ступай.
— Ничего ты не знаешь, женщина. Можешь лишь надеяться.
— Уходи.
— Софистес Антидектес полагает, что ты сама преднамеренно призвала их, что именно так начался твой план по возвращению себе власти над Землей без необходимости покидать Луну. Ты останешься здесь, но твоя морфа необоримо охватит и королевства Низа. Они были правы, подозревая тебя с самого начала. Твоя дочка, моя дочка, ты — единая Госпожа. Еще недавно я склонялся к мысли, что ты всего лишь используешь ситуацию, как ее использовал бы всякий кратистос; ведь не могла же ты знать об адинатосах, не могла спланировать то, что приходит с неподвижных звезд. Но теперь я начинаю —
— Та макина в небе над нами — ее перпетуа мобилиа обращается вокруг оси моего сердца, не успеешь поднять меч, как эфир смелет тебя на архэ.
— Еще не сегодня, но однажды я увижу страх на твоем лице.
— Уходи.
— Можешь лишь надеяться, что я не переживу встречу с арретесовым кратистосом. Но я ее переживу, я видел свой кисмет и говорю тебе: я выживу, и вернусь, и встану перед тобой, и —
— Уходи!
— Не знаю, когда, но в какой-то из дней, лицом к лицу —
— Прочь!
— Отблагодарю тебя за все, что ты сделала для меня.
— Герохарис!
— До свидания, Иллея.
У нее длинные черные волосы, чуть раскосые глаза, грудь тяжелая и круглая, широкие бедра, темное лоно; она похожа и не похожа на свою дочь. У нее длинные черные волосы, чуть раскосые глаза. У нее длинные черные волосы. Длинные, черные. Черные. У нее были длинные черные волосы, слегка раскосые глаза, грудь тяжелая и круглая — нет, ведь не это он видел, это лишь воспоминания. Он оглядывается, взгляд путается в гуще кряжистых пиродеревьев, слишком поздно.
Но у него еще будет случай присмотреться к Госпоже, она не сумеет выскользнуть. Он сжимает покрепче Сколиоксифос. У нее будут длинные черные волосы…
13 Секстилиса 1199 ПУР флот из ста тридцати пяти эфирных ладей под гегемонией Кратистобойца покинул сферы Земли и Луны. На бортах ладей находилось четырнадцать кратистосов и кратист, две тысячи сто восемьдесят семь Наездников Огня, двадцать девять наиболее умелых лунных астромекаников.
Говорят, что, когда флот покинул сферу Земли, часы всего мира ушли на три секунды назад.
Говорят, что Луна изменила цвет — с розового на едва ли не желтый, — когда ее покинула Иллея Жестокая.
Говорят, что на Земле, когда ее покинули тринадцать Сил, долгие недели ярились свирепые бури, течения океаносов сменяли свой бег, стаи рыб сменяли пастбища, десятки тысяч землян сошли с ума, заболели лепрой и раком, люди и животные являлись в мир с дополнительными конечностями, с расщепленными хребтами, без наиважнейших органов, растения цвели и плодоносили слишком рано или слишком поздно, а из грязи, из земли, воды и тепла начали рождаться позабытые вот уже тысячи лет чудовища. Каждую ночь небосклон расчерчивали рои падающих звезд.
«Мамерута», чернее доспехов Хоррора, крупнейший из лунных мотыльков, в котором господин Бербелек разместил командование флота, несла на своем борту также и нескольких лунных астрологов. Изнутри сегментированной головы мотылька, сквозь сложные макины дымного стекла, они непрестанно наблюдали за оборотами небесных сфер и за отклонениями в беге планет. После, на ликотовых астролябиях, снабженных эфирными перпетуа мобилиа, просчитывали нарушения гармонии неба, отыскивая астрономические точки Искривления. Так определялась траектория Арретесового Флота.