Иные
Шрифт:
Сначала она загадывала: жизнь возобновится, когда Пекка вернется за ней, и они убегут как можно дальше. Потом — когда Пекка напишет хоть какой-то ответ, хоть пару строчек о том, что жив, здоров и помнит о сестре.
Но вода все капала в вентиляции, процедуры становились почти невыносимыми, один почтовый день сменялся другим — и Аня начала воображать, будто Пекка просто оставил ее здесь навсегда. Будто он теперь живет только своей жизнью: нашел невесту, думает о семье, не боясь, что в любой момент придется все бросить и бежать. Если нет человека, то нет и забот о нем. От таких мыслей Аня засыпала почти счастливой, а проснувшись, с легким сердцем шла на любые процедуры. Как бы
Ее вчерашнее письмо было об этом. «Я хотела бы увидеть тебя счастливым, — написала она, — увидеть твою семью, детей. Но еще больше — чтобы ты меня забыл. Или чтобы меня вообще никогда не существовало».
Она вложила письмо в конверт, а конверт — в руки Лизы, которая пришла собрать ее на очередные процедуры. Лиза, как всегда, обещала передать Ильинскому. С каждым днем медсестра выглядела все тревожнее, когда упоминала Ильинского. Даже Аня волновалась за старика: в те редкие моменты, когда она его видела, Ильинский выглядел немногим лучше ходячего трупа.
— Это рак, — призналась Лиза, когда пришла в конце недели менять простыни. — Терминальная уже стадия. Он на… сильном обезболивающем. — И, покосившись на дверь, добавила шепотом: — На морфии. Не говори только никому.
Аня обещала. Да и кому она могла сказать?.. Лиза была единственной, кто с ней разговаривал в этом подземелье. Даже завлабораторией, определявший напряжение или температуру и время, которое нужно просидеть под водой, не сказал ей ни слова за два месяца. Только день ото дня темнел лицом, а в уголках его губ залегали жесткие складки. Он явно ждал каких-то результатов и злился, не получая их. Может быть, думала Аня, идя под конвоем на очередную процедуру, сегодня ее тело сломается, и этот кошмар наконец закончится. Единственное, на что хватало ее сил, — держать обещание, которое она дала Пекке. Не терять контроль. Хотя бы с этим она пока справлялась.
От одного вида испытательной начало трясти. Комната-бункер, холодная и гулкая, словно огромная жестяная бочка, была наполнена мертвенно-зеленым мигающим светом ламп, писком и скрежетом пишущих приборов. В полутьме скрывались цилиндрические резервуары, некоторые с водой, другие — со странно фосфоресцирующей желтоватой жижей. В центре круглой платформы топорщилось подлокотниками гигантское кресло. Его Аня ненавидела больше всего. В нем она казалась себе еще меньше, незначительнее, чем была на самом деле — не лучше лабораторной мыши, к которой подключают сотню проводков и подают напряжение. По кругу, за толстым аквариумным стеклом блестели очками наблюдатели: санитары, лаборанты и заведующий лабораторией. Они тоже давно перестали считать Аню за человека. Может быть, никогда и не считали. Когда Аню ввели, они едва ли взглянули на нее, зато, словно ожившие механизмы, защелкали тумблерами, заскрежатали рычагами, подключая гальванические батареи.
Кресло загудело, хищно поблескивая под белым медицинским светом ламп. Сегодня снова был ток. Аню грубо усадили в кресло, надели на голову шлем с датчиками. Туго, до боли в синяках затянули ремни на запястьях и щиколотках. Сквозь синяки выпукло проступала буква М — клеймо, которое ей поставили на второй день.
Санитар нащупал вену — не с первого раза, от частых инъекций они попрятались, — ввел длинную иглу. По ней пустили вещество красивого золотого цвета. Для чего именно это нужно,
Завлабораторией наблюдал через стекло аппаратной, неприятно ухмыляясь. Ане это не понравилось, но сопротивляться было поздно. Она откинулась в кресле и задышала глубоко, стараясь расслабиться. Ток еще не пустили, но каждая мышца уже содрогалась, предчувствуя разряд. Завлабораторией кивнул ассистенту — тот повернул рычаг.
Ее тряхнуло, подбросило в кресле, ремни натянулись, впиваясь в кожу. И Аня вылетела из тела. Тело, прикованное, измученное, клейменное, осталось в кресле само по себе. Со сжатыми зубами, которые скоро начнут крошиться. С кровоподтеками и трепещущим маленьким сердцем. А сама Аня унеслась далеко-далеко — ввысь и во все стороны сразу. Она стала большой и золотой, словно солнечный свет. Состриженные волосы вновь отросли и побежали реками. Мягкая кожа превратилась в чернозем. Грудная клетка раскрылась, ребра вырвались из нее горными пиками, и тонкий протяжный звук, будто ветер, запел в их вершинах, заполняя собой весь мир. Это пищали датчики, считывая показания с ее разъятого пустого тела.
Все кончилось внезапно. Аня рухнула в кресло, ее трясло. Санитар спешно расстегнул ремни, помог выбраться, и ее передали с рук на руки Лизе. Заведующий глядел недовольно.
— Ни раньше, ни позже, — огрызнулся он.
— Ничего не знаю, Александр Иваныч хочет видеть, — отрезала Лиза. С заведующим она держалась так, будто тот ей был не указ, и это всегда удивляло Аню. Даже сейчас помогло окончательно прийти в себя.
— Давай-ка накинем халатик на тебя. — Лиза кое-как одела Аню и повела по коридору к лестнице. — А то там какой-то интурист хочет с тобой познакомиться, а ты в таком виде…
Она взвалила руку Ани себе на плечо, помогая преодолеть лестницу.
— Ничего-ничего… Сейчас взбодришься. Не мужик, а роскошь! Увидишь — обалдеешь.
У кабинета Ильинского, словно статуи атлантов, застыли двое мордоворотов в белых халатах.
— Ты не пугайся, – зашептала ей на ухо Лиза. — Это наши соседи через дорогу. Вот, следят за гостем. Ну и правильно делают, а то мало ли…
«Соседи» стояли, не выражая ничего, кроме покорности, и, казалось, не замечали Аню.
— Давай, не робей, — приободрила Лиза. — Александр Иваныч в таком хорошем настроении, как будто и не болеет. Этот интурист его совсем очаровал — наверное, гипнотизер какой-то! Вот как давеча в Москве гастролировал. — Лиза открыла перед ней дверь, и Аня осторожно заглянула в кабинет.
Здесь ничего не изменилось с июля, разве что посветлело и стало тише. Аня с непривычки сощурилась: даже пасмурный осенний день за окном показался ей удивительно солнечным после подземелий. Чудесным.
Ильинский сидел за массивным столом и по сравнению с ним выглядел совсем прозрачным. Под глазами темнели круги, щеки ввалились, веки набрякли. Но из-под них на Аню смотрели живые, даже отчего-то счастливые глаза. Ильинский на удивление бодро встал и быстрым шагом подошел к Ане, взял ее за руку.
— Спасибо, Лизочка. Вы можете быть свободны.
Лиза кивнула и прикрыла за собой дверь. Аня прошла следом за Ильинским, озираясь по сторонам. Она так давно не видела ничего, кроме своей маленькой пустой комнатки и испытательной, что кабинет, полный всяческих вещей — резная красивая мебель, книги, подсвечники и чайный сервиз, изразцовая печь, плащ Ильинского на вешалке, зонтик, ковер на полу, коллекция часов на всю стену, — едва не довел ее до слез. Только сейчас Аня поняла, почему в кабинете так тихо: половина ходиков стояли, их стрелки замерли на разных отметках. А еще они с Ильинским были не одни.