Инженер и Постапокалипсис
Шрифт:
Эндрю бежал, не разбирая дороги, поворачивая то налево, то направо и совершенно не запоминая обратного пути, тоже уже думал только о том, как не отстать от него. Наконец, испугавшийся пациент забежал в хорошо освещаемый просторный подземный зал с высоким сводом и пролез в крупную трубу, уходившую внутрь кирпичной кладки. Мне ничего не оставалось делать, кроме как лезть за ним: труба оказалась достаточно широкой для того, чтобы в ней уместился взрослый человек. Эндрю спрятался внутри, с трудом разглядел его в темноте.
— Куда ты залез? Зачем ты вообще побежал? — изможденно спросил, подползая к нему ближе.
Эндрю трясущейся рукой закрыл себе рот, смотря на меня полными животного ужаса глазами: он был настолько
— Вот куда ты забежал? Где мы сейчас находимся? — продолжил задавать вопросы. — Скажи мне, чего ты так испугался?
Эндрю протянул руку ко мне и повернул мою голову к проходу в зал, где разглядел упавшего на пол пациента, которого мы тогда и видели убегающим от неизвестной опасности, и который теперь полз назад, воя в голос от безысходности. Звон цепей возник словно из ниоткуда, и то, что предстало перед моими глазами дальше, повергло меня в состояние немого шока…
В зал довольно быстро вбежало просто огромное нечто, похожее на громадную, эстетичную гору мышц. Это был человек, но не мог даже представить, что нужно было сделать с человеческим организмом, чтобы он изменился до настолько безобразного неузнаваемого состояния. Почти все огромное тело этого ужасающего монстра было испачкано кровью, его кожа из-за своей неестественной белизны и проступающих кровеносных сосудов казалась невероятно тонкой, почти прозрачной, но что-то подсказывало мне, что это ощущение было обманчивым, и на самом деле эта кожа и скрывающийся за ней толстый слой мышц и наростов служили ему надежной защитой. Руки и ноги страшного громилы были настолько развитыми, что один его сжатый кулак по размеру доходил до среднего мяча для гандбола, а сами запястья и лодыжки были обмотаны толстыми цепями, которые и издавали характерный звон при его движении. Но самым жутким в этом воплощенном монстре была его голова, блестящая и гладкая, без единого волоска, на которой отсутствовали даже брови: грязный, испачканный в крови рот был искусственно расширен роторасширителями с острыми зубами, отчего издалека казалось, что отвратительный громила скалится в жуткой ухмылке. Остекленевшие глаза были словно лишены зрачков, а в качестве дополнительного бронирования послужили физиологические пластины черного цвета.
«Терзатель»… — Произнес почему-то про себя.
Этот человек определенно был самым ужасающим и отвратительным, кого видел за целую жизнь.
Сжался, втянув голову в плечи, дышать стало неимоверно трудно, как будто весь воздух из моей груди вышибли. Ужасающий монстр, некогда бывший человеком, быстро подобрался к вопившему в истерике пациенту и легко поднял его с пола одной рукой, ухватив за шею. Пациент завис над полом в его железной хватке, отчаянно пытаясь вырваться и размахивая при этом руками и ногами. К своему ужасу сразу понял, сейчас произойдет…
Второй когтистой рукой жуткий громила обхватил лоб несчастного человека и, приложив совсем небольшое усилие, быстро оторвал с отвратительным хрустом его голову, после чего громко рыкнул и отбросил, наконец, ненужное тело, из шеи которого кровь хлестала фонтаном. Почувствовал сильный приступ тошноты, мои руки сами потянулись к лицу, закрыв его от мерзкого зрелища. Позади себя услышал тихий стон.
— Кто… Что это такое? — обомлевшим шепотом произнес, в нерешительности убирая руки от лица, чтобы можно было видеть, что происходит в зале.
— Это — Бенджамин Маклейн Спок… — так же тихо прошептал Эндрю, — он поступил сюда с непонятной болячкой. Его содержали в специальной камере с особой защитой… Он всегда был прикован к стене цепями. Однажды на моих глазах он… оторвал голову одному из докторов, а охраннику, стоявшему рядом… с одного удара сломал шею…
— Откуда ты знаешь о нем столько? — не сводя с отдаляющегося монстра глаз, еле слышно спросил.
— Меня долгое время содержали рядом с ним… в тюремном блоке, — объяснил Эндрю, только сейчас обратил внимание на то, как дрожит и срывается его
Не нашелся, что ответить на такое: мне оставалось только строить догадки, через какие круги ада проводили здешних пациентов. Казалось бы, чем еще можно было удивить человека, ставшего жертвой бесчеловечного эксперимента, прошедшего через жернова тотального института, преданного и подвергавшегося ежедневным издевательствам, унижениям и оскорблениям? Но не переставал ужасаться все новым и новым подробностям немыслимой жестокости созданной в клинике системы. Наверно, в тот момент, когда человек перестает проносить через себя горе ближнего, он переходит рубеж, за который уже не вернуться, и умирает нравственно.
Представил себе эти бесконечно долгие дни, может, месяцы, что Эндрю проводил в своей одиночной камере, из которой его забирали только для того, чтобы отвести к двигателю или на осмотр докторам. Меня самого содержали в похожей камере, разве что расположена она была не в тюремном блоке. Представил, как он ходил по кругу в этих четырех стенах, сидел в углах, обхватив голову руками, лежал на койке и на полу, подолгу стоял у окошка двери, рассматривая дверь камеры, расположенной напротив. Наверно, за это время он изучил каждую царапину на стекле, каждый скол краски, каждую трещину. На что он надеялся, всматриваясь в камеру собрата по несчастью? Может быть, на то, что тот вырвется из цепей и отомстит мучителям? Или что того выпустят, и хотя бы на одну измученную душу в этом месте станет меньше? Или просто хотел видеть хоть чье-то лицо, пусть и неразумное, но живое… А потом радовался тому, что его переводят из одиночной камеры в общее отделение, где можно будет общаться с другими людьми. И где на самом деле санитары избивают пациентов хуже, чем надзиратели — заключенных в тюрьмах, а администратор вытворяет вещи и пострашнее. Где вместо нескольких квадратных метров камеры личное пространство ограничивается койкой, к которой человека привязывают на пятнадцать часов в сутки.
В этой клинике создали множество новых граней безумия. Чувствовал, скоро упаду от морального истощения и сам стану неотличим от Эндрю…
Когда Маклейн скрылся из виду, завернув за угол, повернулся к Эндрю.
— Давай, пошли. Тихонечко. Пока он не вернулся, — тот испуганно замотал головой, — мы не можем сидеть тут вечно. Если сейчас тихо уйти, он даже не узнает, что мы тут были. Доверься мне, знаю, это нелегко, но доверься.
Подполз к выходу из трубы и осторожно высунул голову, осмотрев зал: в другом его конце приметил люк, достаточно узкий для того, чтобы внутрь смогли пробраться мы с Эндрю, но не смог Маклейн. Выбравшись из трубы, жестом поманил Эндрю за собой и, затравленно озираясь, пробежал вместе с ним до люка. Вниз на пару метров уходила не слишком прочная металлическая лестница, изъеденная ржавчиной, но более надежного пути не было.
Первым пустил вниз Эндрю, а затем спустился и сам. Нижний уровень представлял собой меньший туннель, на дне которого плескались грязные сточные воды, один из его концов представлял собой глухой тупик, а другой заканчивался совсем узким проходом между проходящими вертикально трубами. Мы поспешили туда, не теряя времени. Первым опять пролез Эндрю, а сам начал протискиваться за ним. Стоило только мне выйти с другой стороны, как сзади меня с ужасным шумом лопнула труба — неимоверно перепугался, споткнувшись и упав на влажный пол. Когда обернулся, мне сразу стало ясно, что обратно мы уже точно не сможем вернуться — из лопнувшей трубы била сильная струя горячей воды, полностью закрывавшая проход. На самом деле мне еще очень повезло, что при прорыве трубы меня не обдало кипятком…