Ирано-таджикская поэзия

Рудаки Абульхасан

* * *

Пусть барбат и най зазвучат! Приведите ту, что люблю! Пусть любовью ее хоть раз жажду сердца я утолю. Душу выну за это вам! Все богатства сердца раздам! Уж тогда по щедрости впрямь я Хотаму не уступлю!

* * *

О, если бы нас от напастей судьба укрывала, А дружба в труде, и нужде, и беде помогала! Когда же из рук наших время похитит поводья, О, если б хоть старость в ту пору нам стремя держала!

ДЖАМИ

ГАЗЕЛИ

* * *

Сталь

закаленную разгрызть зубами, Путь процарапать сквозь гранит ногтями, Нырнуть вниз головой в очаг горящий, Жар собирать ресниц своих совками, Взвалить на спину ста верблюдов ношу, Восток и Запад измерять шагами - Все это для Джами гораздо легче, Чем голову склонять пред подлецами.

* * *

Ночью сыплю звезды слез без тебя, моя луна. Слезы света не дают,- ночь по-прежнему темна. До мозолей на губах я – безумный – целовал Наконечник той стрелы, что мне в сердце вонзена. Здесь, на улице твоей, гибли пленники любви,- Этот ветер – вздохи душ, пыль – телами взметена. Если вдруг в разлуке стал я о встрече говорить - То горячечный был бред, вовсе не моя вина! С той поры, как ты, шутя, засучила рукава - Всюду вздохи, вопли, кровь, вся вселенная больна. О рубинах речи нет, нынче с цветом губ твоих Сравнивают алый цвет роз, нарядов и вина. По душе себе Джами верования искал,- Все религии отверг, лишь любовь ему нужна.

* * *

Похитила ты яркость роз, жасминов белых диво, Твой ротик – маленький бутон, но только говорливый. Уж если ты не кипарис, друзьям скажу: насильно Меня, как воду на луга, к другим бы отвели вы! Долина смерти – как цветник: спаленные тобою, Ожогом, как тюльпан внутри, отмечены красиво. Едва ли я настолько храбр, чтоб не были страшны мне И завитки твоих волос, и смеха переливы. Бродя в долине чар любви, чужбины пе заметишь, Никто там даже не вздохнет о доме сиротливо. Начав описывать пушок над алой верхней губкой, Бессильно опустил перо Джами красноречивый.

* * *

По повеленью моему вращаться будет небосклон. Он отсветом заздравных чант, как солнцем, будет озарен. Найду я все, чего ищу. Я Рахша норов укрощу, И будет мною приручен неукротимый конь времен. Друг виночерпий, напои тюрчанку эту допьяна, За все превратности судьбы тогда я буду отомщен. Сладкоречивый соловей, ты стал красивым, как павлин,- Так хочет вещая Хума, попавшая ко мне в полон. По вечерам сидим и пьем и снова пить с утра начнем, Ведь это лучше, чем, молясь, бить за поклонами поклон. Джами как будто сахар ел, так сладость дивных уст воспел, Что сладкогласий соловей был восхищен и вдохновлен. Бог только начал прах месить, чтоб нас, людей, создать, А я уже тебя любил, страдая, стал желать. Ты благость с головы до лог, как будто вечный бог Из вздоха создал облик твой, твою живую стать. Под аркой выгнутых бровей твой лик луны светлей, И свод мечети я отверг, стал на тебя взирать. Не веришь ты моей любви, хоть все кругом в крови, То взглядов горестных моих кровавая печать. Умру я с просьбой на устах: смешай с землей мой прах, Чтоб склепы бедных жертв твоих плитою устилать. Убей меня и кровь мою в свой преврати ковер, Затем, что дней моих ковер судьбе дано скатать. Зачем мне рай в загробной мгле,- есть радость на земле. Рай для Джами там, где тебя он сможет увидать.

* * *

Моя

любовь к тебе – мой храм, но вот беда, Лежит через пески укоров путь туда. Где обитаешь ты, там – населенный город, А остальные все пустынны города. Взгляни же на меня, подай мне весть – и буду Я счастлив даже в день Последнего суда. Ведь если верим мы в великодушье кравчих, Вино для нас течет, как полая вода. Смолкает муэдзин, он забывает долг свой, Когда проходишь ты, чиста и молода. Что написал Джами, не но тебе тоскуя, Слезами по тебе он смоет навсегда.

* * *

Как взгляд твой сверкает и локон блестит золотой, Моя периликая, как хороша ты собой! Воспеты поэтами родинки на подбородке, А я воспеваю твою, что над верхней губой. Нет большего блага, как ждать от тебя милосердья, Вздыхать, и рыдать, и повсюду шагать за тобой. О пери моя тонкостанная, стан твой походит На стройную пальму, сулящую плод неземной. Когда тебя нету, темно мне не только средь ночи, Коль нету тебя, я и в полдень хожу, как слепой. Наука любви недоступна глупцам и невеждам, Я эту науку постиг, но не выиграл бой. Джами, как собака, у двери твоей притаился, Я славлю свой жребий,- он мне предназначен судьбой.

* * *

От женщин верности доселе я не видел, От них лишь горести,- веселий я не видел. Меня не видя, так меня терзает злая, Что плачу: злость ее ужели я не видел? Так много волшебства в ее глазах прекрасных, Какого и в глазах газели я не видел! К чему ей говорить, что я скорблю всем сердцем? Чтоб луноликие скорбели,- я не видел. Пусть плачет только тот, кто мне сказал: «Чтоб слезы, Струясь из ваших глаз, кипели»,- я не видел! Как мне расстаться с ней? Мы с ней – душа и тело, А жизни без души нет в теле,- я не видел! Любовь – недуг, но как избавимся от боли? Джами сказал: «Лекарств и зелий я не видел!»

* * *

Вот и праздник настал, а нигде ликования нет,- Только в сердце моем, хоть ему врачевания нет. Разве праздничный дар поднести я отважусь тебе? Для меня, признаюсь, тяжелей испытания нет. Путных слов не найду и в смущенье лишь имя твое Бормочу, бормочу,- толку в том бормотании нет. Не Хосрову мечтать о Ширин: лишь Фархаду дана Той любви чистота, в коей жажды слияния нет. Как злодейка тебя ни изранит, терпи и молчи: Нежносердна она, не выносит стенания, нет! Вижу я, горячо в дерзком сердце клокочет любовь, Но основа слаба – значит, прочности здания нет. Пал ей в ноги с мольбою Джами – и услышал в ответ: «Символ веры наш, знай,- в красоте сострадания нет!»

* * *

Попугай об индийских сластях говорит, А душа о прекрасных устах говорит. Намекает на эти уста, кто в стихах Об источнике в райских садах говорит. Держит сторону нашу теперь мой кумир, С небреженьем о наших врагах говорит. Взгляд ее – словно два обнажённых меча, Но она о спасенье в мечтах говорит. К песне ная прислушайся, странник,- о чем Он, стеная в ночах, на пирах говорит. Он, рыдая, о муках разлуки поет, Он о сладких, как сахар, губах говорит. Чтоб Джами уничтожить, не нужно меча,- Твой прищур мне о стольких смертях говорит.