Ирано-таджикская поэзия

Рудаки Абульхасан

* * *

Безумец, сраженный любовью к тебе, таится в руине любой. Пред яркой свечой лица твоего луна – мотылек ночной. Все горе Якуба малой равно частице моих скорбей, Юсуфа цветущая красота ничто пред твоей красотой. Живое сердце, живая душа не для себя нам даны. Все, что дано нам, мы тратим в пути к далекой встрече с тобой. Пусть я коснулся дерзкой рукой родинки черной твоей. За зернышко бедного муравья грешно растоптать ногой. И пусть у нас разрушится дом, спасибо свету любви, Что есть у нас обиталище мук на улице бедствий глухой. Нет потерявшим сердце свое дороги в твой радостный град; Темной разлуки нам доля дана да пыль руины

пустой. Выпив глоток из кубка тоски, сознанье Джами потерял; Горе, коль кравчий ему поднесет полный кубок такой.

* * *

Последний раз теперь ожги клеймом железным грудь мою! Быть может, я в ожоге том бальзам целебный изопью. И пусть очистится навек душа от злобы и вражды; Очищу ль в сердце и тогда тоску старинную свою? Внемли молению любви, приди, султанша красоты, И скорбь мою, и боль мою перед тобой я изолью. А это сердце – дверь казны, ее пронзили сотни стрел! Жемчужины на жалах их, как слезы, я от всех таю. Ты это сердце, как свою сокровищницу, сбереги. Цари своих сокровищ дверь должны отстаивать в бою. Как птица в сеть вовлечена приманкой малого зерна, Душа вступила в плоть мою, увидев родинку твою. Ты кровью сердца, о Джами, пиши крылатую газель, Чтобы любимая тебе вняла, как роза соловью.

* * *

Говорю: «Ты вернее Христа воскрешаешь устами людей». Говорит мне в ответ красота: «Стой! Не стоишь ты ласки моей!» Говорю ей: «Душа-соловей из твоих улетит ли тенет?» Говорит: «Знаешь кудри мои?… Есть ли в мире тенета прочней?» Говорю: «Я – вместилище бед. Как свирель, я стенаю, скорбя» Говорит: «Ты стенаешь иль нет, не доходит твой стон до ушей». Говорю: «Нестерпимо сечет ливень боли из тучи тоски!» Говорит: «Ну, а травы?… Гляди! Не отрава – прохлада дождей!» Говорю: «Мое сердце – в крови. Исцели! Эту цель прострели!» Говорит: «О бальзаме таком и мечтать, неразумный, не смей!» Говорю: «Если счастья не дашь, так оставь хоть печаль о тебе!» Говорит: «Если правду сказать, мог бы в просьбах ты быть поскромней!». «Сокровенный свой клад,- говорю,- ты б махраму доверить могла!» «Не махрам ты, Джами,- говорит,- уходи-ка ты прочь поскорей!»

* * *

Для небесной красоты пост суровый не годится: Не предписаны посты для луны и для денницы. Пери, таешь на глазах, а с тобой – сердца влюбленных. Преступленье прекрати, положи посту границы! Стали мы с тобой тонки, словно месяц в новолунье, От разлуки я иссох, ты с поста худа, как спица. Из-за мыслей о тебе ошибаюсь я в молитвах. Где – гяур, где – пост святой?! В голове не совместится! Не волнуйся, если ты пост нарушишь ненароком. За тебя постимся мы, этот грех тебе простится! Кроме думы о тебе, не вкушает сердце пищи. Не отыщешь на земле лучших способов поститься! Сладких вин не жди, Джами! Кровь и слезы – твой напиток. Трудный пост да завершит эта горькая водица!

* * *

О, бедный странник в Городе Красот! Он кровью сердца молча изойдет. Я поражен недугом, и врачам Не исцелить недуг жестокий тот. Влюбленный – книга мудрая любви. У книжника – в любви всегда просчет. Подобных мне в подлунной – не найдешь. Никто тебе подобной не найдет! Пускай шумит на улице твоей Соперников вооруженный сброд,- Как сладкозвучный соловей, Джами Весну твою достойно воспоет.

* * *

Ты ветки роз прелестней несравненно. Собой любуйся,- столь ты совершенна! Что

проку пред тобой лежать в пыли? Поверх земли парит твой взор надменно. Тебя скрываю от чужих?… Так что ж?… Зенице ока я ль не знаю цену? Он рядом, друг… В неведенье своем Напрасно мы блуждаем по вселенной. Небесный Лев, по мне, отнюдь – не Пес, А для тебя я – только пес презренный! Джами – твой верный раб. Я – не из тех, Чье имя – вероломство и измена.

* * *

Кто я – навек утративший покой, Смиренный странник на стезе мирской? Но каждый вздох мой порождает пламя И сон бежит меня в ночи глухой. Лелею в сердце я посев печали, И нет заботы у меня другой. Любовь к тебе мою судьбу сгубила. О, сжалься над загубленной судьбой! Как локоны твои, мой дух расстроен, В моей душе – все чувства вразнобой. Так не вини меня в моих поступках! Взгляни: я так ничтожен пред тобой. Моей защитой на суде предстанут Глаза в слезах, мой бедный лик больной. Я пред тобой – дорожный прах; неужто Смутить могу пылинкой твой покой? Терпи, Джами, вздыхай под зимней стужей И знай: зима лютей – перед весной.

* * *

То ты в сердце моем, то в бессонных глазах. Оттого я и кровь изливаю в слезах. Ты свой образ в душе у меня изваяла И кумиров былого повергла во прах. Страстно мир тебя жаждет! Подобно Юсуфу, Ты славна красотою в обоих мирах. Ты глубокие струны души задеваешь, Я рыдаю, как чанг, в твоих нежных руках. «Эй, Джами! – ты спросила, – в кого ты влюбился?» Все ты знаешь сама, не нуждаясь в словах.

* * *

На улице виноторговцев придира некий восхвалял Того возвышенного мужа, что в майхане запировал, Который от сорокалетних постов и бдений отрешился И сорок дней у винной бочки пристанища не покидал. У Джама был волшебный перстень, и, силой перстня одаренный, И смертными, н царством джиннов он полновластно управлял. Приди, налей вина, о кравчий, чтобы волшебным перстнем Джама Нас одарили капли влаги, сверкающие, словно лал. Когда ты за подол схватился того, к чему всю жизнь стремился, Взмахни руками, как дервиши, кружась, покамест не упал. Душа, свободная от злобы, способна тосковать о милой, Цветок возвышенной печали не в каждой почве прорастал. Ты не скликай, о шейх почтенный, отныне нас к своим беседам У нас теперь иная вера, и толк иной отныне стал. Когда б михрабом поклоненья для верных были эти брови,- Весь город пал бы на колени и лбами к полу бы припал. Джами отныне возвеличен пред знатным и простолюдином, Так ярко он в лучах любимой достоинствами заблистал.

* * *

Надеюсь, будут иногда твои глаза обращены На тех, что навсегда тобой до смерти в плен уведены. Сиянье твоего лица меня заставило забыть, Что славился когда-то мир сияньем солнца и луны. Что стройный кипарис в саду пред статью стана твоего? Со стройной райскою тубой тростинки будут ли равны? Коль, кроме твоего лица, увижу в мире что-нибудь,- Не будет тягостней греха и непростительней вины. Но если впрямь согласна ты моих заступников принять То эти слезы, как гонцы, к тебе теперь устремлены. Как горестен мой каждый вздох, свидетельствует сам рассвет А ведь свидетельства его и неподкупны и верны. Что за огонь в груди Джами, о чем опять вздыхает он И неутешно слезы льет среди полночной тишины?