Ищем человека: Социологические очерки. 2000-2005
Шрифт:
Массовые представления о коррупции питаются различными источниками – личным опытом (непосредственным и косвенным, т. е. суждениями знакомых и пр.), стереотипами массмедиа, сложившимися установками в отношении государственных институтов и т. д. В любом варианте в центре внимания оказывается преимущественно хорошо заметная «верхушка айсберга»; скрытые от внешнего наблюдения конструктивные элементы феномена фиксируются редко.
Заметно в то же время, что опрошенные склонны относить к коррупции целый ряд негативных, «ненормативных» акций разного рода или таких, в которых коррупция присутствует в качестве одного из элементов (расхищение государственного имущества, бюрократические процедуры, связи чиновников с организованной преступностью, нецелевое расходование средств и др.) В каждом из таких действий в качестве составной части может присутствовать и взятка, подкуп, вымогательство, но они не определяют весь характер происходящего нарушения.
Характер корруптивной сделки
Как можно полагать, определяющим признаком корруптивного действия является особый тип социально значимой сделки.
Корруптивная сделка – это прежде всего сговор (явный или неявный, вполне или не вполне осознанный) о некотором нарушении принятой нормы, правила, традиции, установленного порядка. Грубо говоря, с помощью взятки приобретают не товар, услугу, заказ и т. п., а некую (незаконную, запретную или незаконно установленную) льготу, привилегию на приобретение товара или услуги. Поэтому подкуп принципиально отличается от покупки. Покупают товар, благо, продукт труда. Подкупают продавца, сторожа, распределителя монопольного или дефицитного блага. В классических экономических моделях поведения, восходящих к А. Смиту, в любом акте купли-продажи (товара, услуги, труда) партнеры исходят из своих собственных интересов.
В нормальных, устойчивых экономических отношениях выступают на первый план долгосрочные интересы, которые могут реализоваться только с учетом интересов других субъектов действия и общезначимых норм. Регулярное экономическое поведение, в принципе, строится по универсально применимым образцам. Корруптивная сделка, в отличие от такого образца, всегда строится на краткосрочных, моментальных и сугубо партикулярных интересах участников (схватить, что удастся, не задумываясь о дальних последствиях). Она всегда нарушает или обходит общепринятые нормы и чужие интересы.
К тому же, если покупка (при понятных оговорках) может рассматриваться как самостоятельное действие, приводящее к переходу нужного блага в другие руки, то подкуп – всегда действие дополнительное, подсобное, которое лишь создает условия для такого перехода. Это, разумеется, содержание сделки с позиции «подкупающего» (взяткодателя), нуждающегося в данном благе. Для «подкупленного» (взяткополучателя или вымогателя) корруптивная сделка означает получение дополнительного выигрыша от незаконного использования своего положения сторожа, распределителя и т. п. (О «дополнительности», конечно, говорится в смысле сопоставления функций, а не размеров соответствующих затрат или выигрышей.) Если рассматривать корруптивное действие как выполнение некоторой «работы», то эта работа совершается не за зарплату,
В любом случае корруптивная сделка играет роль дополнительного механизма (триггера, включателя), который приводит в движение, направляет или тормозит какие-то потоки социально востребованных благ, услуг, действий.
Особая проблема – кто и когда (какой тип социальной системы) допускает существование такого механизма, более того, нуждается в нем.
В механизме корруптивного акта могут использоваться как «подкрепляющие» санкции (обещание вознаграждения), так и «угрожающие» (угроза лишения дохода, статуса). Возможности у них неодинаковые: побудить к нарушению какого-то запрета можно и с помощью подкрепления, и с помощью запугивания, но побудить сделать что-либо лучше, видимо, можно только дополнительным поощрением.
«Вертикали» корруптивной сделки
В принципе участники любой корруптивной сделки заведомо неравноправны. На одной стороне, «сверху» – обладатель некоего исключительного права (привилегии), на другой, «снизу» – проситель, желающий или вынужденный пользоваться чужой привилегией (сделка «начальник – подчиненный» – частный случай такой ситуации). Инициатива сделки может при этом исходить как сверху, от обладателя (вымогательство), так и снизу, от просителя («просто» подкуп). Причем «верх» и «низ» определяются позициями именно в рамках данной сделки, а не социальным статусом или уровнем дохода и пр.; скажем, богач, подкупающий сторожа, чтобы получить доступ на склад, занимает в такой сделке «низшую» позицию.
Корруптивная сделка всегда организована «вертикально», потому что по своему определению предполагает «нормативный переход», нарушение установленной нормы, запрета, привычки.
Но, пожалуй, наиболее наглядно принципиальное различие позиций участников корруптивной сделки в ситуациях группового или массового подкупа. И не только в экономической сфере: технологии массового подкупа потребителей и избирателей достаточно близки. Содержание типичной корруптивной сделки выражена в формуле, приводившейся в свое время популярным американским психологом Вэнсом Паккардом: «Мы не товар продаем, а потребителей покупаем». Общая схема «подкупающей» сделки сводится к тому, что потенциальному покупателю (в некоммерческих вариантах – зрителю, избирателю) предлагается некоторая «приманка» (подарок, обещание), исполняющая функции пускового, триггерного механизма, способная побудить колеблющегося потребителя сделать определенный выбор. Адресатом коммерческого или политического соблазна может быть, естественно, только группа, не имеющая устойчивых склонностей или соответствующих антипатий, – та самая середина, «болото», которая может создать необходимый перевес, особенно в ситуации «сумеречного» массового выбора, при отсутствии устоявшихся политических симпатий, неясности ориентиров.
Популистская политика, столь часто востребуемая в электоральные и кризисные периоды – рассчитанная на соблазн (или также запугивание), на использование массовых, чаще всего не слишком возвышенных страстей, – типичный пример массового политического подкупа. Одна из особенностей его механизма состоит в том, что он направлен не столько на какое-то множество людей, сколько на создание такой общественной атмосферы (восторга или страха – не столь важно), в которой с большей вероятностью люди склоняются к требуемому от них варианту поведения.
Массовый подкуп, как экономический, так и политический, как и любая иная корруптивная сделка, – трансакция «о двух концах». Компания, подкупающая массового потребителя, не только манипулирует его поведением, но и зависит от него, пытается угодить его вкусам. Аналогичным образом оказывается зависимым от общественного мнения политик (со всеми своими рекламистами и «технологами»), манипулирующий этим мнением. Такая двусторонность отличает сделку от «простого» насилия, в том числе и массового. Конечно, силы сторон неравны – высокая организованность и изощренность, с одной стороны, и разобщенность, наивность и пр. – с другой. Но на «другой» стороне еще и массовость, и привычки, в том числе привычное лукавство. Если одна сторона («сверху») стремится подкупить, то вторая («снизу») надеется «откупиться» от излишних претензий, сохранить что-то свое и т. д. – по всем правилам «лукавого двоемыслия», о котором приходилось размышлять ранее.
Важным дополнением или даже альтернативой соблазняющего подкупа в популистской политике нередко служат факторы устрашения – нагнетание настроений тревожности, угрозы хаоса и бедствий, которые могут явиться результатом нежелательного выбора, конструирование пресловутых «образов врага», нападки на конкурентов и т. д. – все то, что предъявили российскому обществу избирательные кампании 1999–2000 годов, первые предельно деидеологизированные, «технологические» (манипулятивные).
В структуре массовой корруптивной сделки, как и во многих других массовых процессах и феноменах, можно обнаружить «игровой» аспект: вовлеченные в сделку не всегда воспринимают ее всерьез. Так, значительная часть избирателей 1996 года обычно довольно спокойно относится к невыполнению избранным должностным лицом своих обещаний. Большинство российских избирателей на выборах президента в 2000 году столь же спокойно восприняли отсутствие у претендента конкретных обещаний. Видимо, люди рассчитывали скорее на обещания, чем на реальные действия, а потому готовы были довольствоваться тем, что им оказали внимание, т. е. символическим или эмоциональным вознаграждением.
Еще один, особый (точнее – предельный) вариант корруптивной вертикали» – сделка с собственной совестью, т. е. нарушение наиболее фундаментального нравственного запрета под влиянием актуальных соблазнов и страхов.
Отметим, что в общественном мнении «вертикаль» коррупции как нравственной и политической проблемы воспринимается довольно часто. 34 % опрошенных склонны рассматривать коррупцию как проблему экономическую, 30 % – как политическую, 24 % – как нравственную (12 % затруднились дать ответ). Нравственные оценки коррупции чаще встречаются у лиц с более высоким образованием.«Корруптивные» времена
В традиционно-советском социальном мировосприятии коррупция обычно связывается с рынком, товарно-денежными отношениями. Но нормальный, развитый, бездефицитный рынок и в теории, и в реальной истории – наименее коррумпирован, потому что не нуждается в «триггерах» корруптивного образца. (Точнее, он коррумпирован лишь там, где он остается «ненормальным», монопольным, распределительным.) Наиболее коррумпированы сейчас страны с переходными экономиками и неустановившимися «правилами игры» в обществе. Согласно оценкам опубликованного в сентябре 2000 года международного «Индекса восприятия коррупции» (Corruption perception index), Россия входит в первую десятку наиболее коррумпированных стран.
По данным исследования ВЦИОМа, 29 % опрошенных считает Россию «одной из самых коррумпированных стран», еще 30 % полагают, что уровень коррупции в ней выше, чем в большинстве стран, 26 % – что коррупции в стране «столько же, как в большинстве других стран», и только 4 % – что этот феномен у нас представлен слабее.
В обществе явно преобладают мнения о резком росте коррумпированности современной российской жизни не только по сравнению с советским периодом, но и с положением, существовавшим год-два назад. Так, 62 % опрошенных уверены, что размеры коррупции в России сейчас больше, чем при советской власти (по мнению 17 % – столько же, 11 % – меньше). Это представление чаще разделяют высокообразованные (64 %) и, разумеется, ностальгирующие по лучшему прошлому сторонники коммунистов (72 %, среди демократов – 540 %) – А суждения относительно изменения коррумпированности за последний год делятся поровну: 41 % считают, что ее масштабы увеличились, 42 % – что они остались примерно такими же (только 6 % усматривают уменьшение).
Представления о ежегодном росте коррупции опросными данными не подтверждаются. Сопоставим результаты двух исследований типа «Экспресс», проведенных в 1995 и 1999 годах.
Таблица 2.
«Приходилось ли Вам попадать в такие ситуации, когда у Вас вымогали взятку?»
(N=1700 человек, % от числа опрошенных)
Практически никакой динамики не заметно. Можно полагать, что суждения о постоянном росте коррупции просто транслируют распространенные впечатления, основанные на сравнении нынешнего положения с неким прошлым. А вот эти последние требуют содержательных объяснений.
Наблюдаемый за последнее время (за пять-десять лет) всплеск явной, неприкрытой и непосредственно денежной коррупции связан, по всей видимости, с несколькими тенденциями. Во-первых, с общим кризисом нормативных структур общества, который происходит в условиях социально-экономических, политических, нравственных переломов, одновременного обесценения и сочетания разнородных социальных регуляторов. Во-вторых, с тем, что скрытые ранее механизмы «триггерного» стимулирования, о которых выше шла речь, вышли на поверхность в ситуации развала сложившихся ранее структур социального контроля (в число которых всегда входят и приемы социального лицемерия, двоемыслия). И, конечно, с большей свободой массмедиа, которые придают широкую гласность ранее скрывавшимся фактам коррупции, особенно среди высокопоставленных чиновников.
Все и всяческие формы корруптивных сделок и связей приобретают большой размах и значение преимущественно в переломные эпохи и в пограничных средах общественных отношений – там, где ослаблены «обычные» взаимосвязи между личными и официальными, корпоративными и государственными, локальными и центральными интересами. Коррупция неизбежно растет – и обращает на себя внимание – в переходных исторических ситуациях, когда длительное время сосуществуют разные нормативно-ценностные системы, когда «старые» уже дискредитированы, а «новые» не утвердилась достаточно прочно. Причем, что особенно важно, это относится не только к внешним (правовым, полицейским) системам социального контроля, но и к «внутренним» (нравственным, личностным) регуляторам поведения.
Известно, сколь широко пронизаны коррупцией эпохи падения античного и средневекового Рима, период разложения сословного строя в Европе, особенно же – поздняя модернизация в странах Азии, Африки, Латинской Америки. В традиционной (допетровской) России градоначальники принимали подношения и «кормились» от вверенного им населения на вполне легитимных, по тем временам, основаниях. Но когда в более поздние и уже несколько просвещенные годы чиновники брали взятки с обывателей, это стало вызывать шумное и беспомощное осуждение, отраженное в классической русской литературе и публицистике.
Бурные всплески коррупции наблюдались на всех переломах отечественной истории – в том числе в период становления и разложения советского строя, в последние годы трудного перехода России к рыночному обществу.
Советское «наследие»: общество соблазненное и запуганное
Одна из особенностей происходящего в настоящее время в России и других постсоветских странах социального перехода состоит в том, что исходной позицией этого процесса являлась не «обычная» стабильная ситуация, а состояние глубокого внутреннего, в значительной мере скрытого, общественного кризиса и разложения.
В распределительном и репрессивном обществе, каким мы знали советское, постоянным элементом обыденной жизни была погоня за дефицитными товарами и еще более дефицитными льготами. Столь же постоянными были и корруптивные сделки с торговцами, чиновниками и властью «в целом», как институтом. Средствами «оплаты» служили не только деньги, но и услуги, включая показную лояльность и ретивое доносительство. Купить, скажем, квартиру было почти невозможно, а вот подкупить распределяющего чиновника или начальника – можно. Государство, монопольный собственник, никогда не платило работникам «по труду», но постоянно подкупало их подачками, надбавками, теми же льготами. А население, со своей стороны, на деле никогда не «расплачивалось» с государством – не имея ни средств, ни желания для этого – но откупалось, платя «дань» косвенными налогами, обязательными поставками и просто смиренным терпением. «Верх» и «низ» как бы постоянно менялись местами (функциями), что, впрочем, не уравнивало их возможностей. Достаточно организованный государственный Левиафан, подкупающий и запугивающий население, и разобщенные – в том числе тем же набором устрашений и приманок – заведомо неравноправные и неравномощные партнеры сделки.
Система корруптивных сделок пронизывала общество в разных направлениях, хотя непосредственно экономическое (денежное) выражение получала сравнительно небольшая ее часть. Собственно денежные формы в этих механизмах имели вторичное значение просто потому, что в обществе, где правили страх и льготы, деньги играли подсобную роль. Но без такого механизма дополнительных, «триггерных» усилий не могли вращаться «колеса» даже самого развитого социализма, не мог поддерживаться «баланс» понуждения и терпения его социальной системы.
В обществе советского периода за все десятилетия его существования не были найдены регулярные, «нормальные» механизмы взаимодействия между государством и человеком, стимулирования труда, инициативы и т. д. «Привлечение к труду – главная проблема социализма», – говорил В. Ленин в 1920 году, и эта формула сохранила свое значение для всего советского периода с его нескончаемыми попытками добиться эффективных отношений между властью и подданными. Все их варианты укладывались в описанную выше модельную схему корруптивной сделки – и взвинчивание настроений направленной массовой ярости или деланого энтузиазма, и атмосфера массового страха, и искусственные стимуляторы «ударного» труда. Все они сопровождались шумными пропагандистскими кампаниями, бесконечными приписками в отчетах, созданием образов «врагов» и «героев». Использовались оба типа корруптивной стимуляции: репрессивный и поощрительный, с помощью дисциплины устрашения пытались обеспечить какой-то внешний порядок (выход на работу), с помощью надбавок и наград – трудовые подвиги. Реальные результаты – производительность труда в контексте международных сравнений – оказались мизерными.
Отсюда, конечно, и болезненность того обвала, который в начале 90-х годов почти моментально обесценил систему скрытой и явной, но преимущественно неэкономической, коррупции и вывел на поверхность общественной жизни «денежные» стимуляторы поведения, причем в самых архаичных и примитивных формах. Лишенное (точнее, не имевшее) «нормальных» регуляторов общество оказалось захваченным всепроникающими сериями корруптивных сделок различного масштаба, но однотипных по структуре и механизмам действия. Причем если для советских времен характерной была сделка, в которой статус (власть, привилегии) обменивались на богатство, т. е. использовались как средство обогащения, то сейчас характерным стал обмен богатства на статус. Престижные позиции, выборные должности, полезные решения и т. д. стали покупными, причем безо всяких внешних или внутренних ограничений, поскольку системы социального контроля действовать перестали.
Социальное пространство коррупции в массовом воображении
Распределение мнений о сферах большего или меньшего распространения коррупции в нынешнем российском обществе представляет интерес в двух отношениях. Это довольно ценный показатель установок населения по отношению к социальным институтам, прежде всего – институтам власти. А также показатель рамок личного и вторичного (масскоммуникативного) опыта знакомства
73 % опрошенных полагают, что «взяточничества и коррупции больше в государственном секторе», и только 13 % отдают приоритет частному сектору. Чаще всего при этом ( 45 %) взяточничество приписывают руководителям предприятий и учреждений, реже (24 %) должностным лицам среднего уровня, совсем редко (3 %) – младшему персоналу; 23 % считают, что берут взятки «все в равной мере».
Очевидно, здесь перед нами характерная для российского общественного мнения склонность искать источники «зла» (и ответственности) прежде всего в государстве, и притом преимущественно «наверху».
В таблице 3 представлено распределение мнений относительно коррупции в различных учреждениях.
Как видим, верхние строчки в таблице занимают правоохранительные органы, т. е. те, которые как будто призваны в первую очередь препятствовать беззакониям. Причем это учреждения, о деятельности которых люди в значительной мере знают по собственному опыту (или по опыту родственников, соседей). Такие институты, как службы госбезопасности или президентская Администрация, известны большинству населения только по косвенным источникам – из СМИ, из политической мифологии. Поэтому место, которое приписывается подобным организациям на «коррупционной шкале», связано с общими установками доверия/недоверия. Преобладают мнения о высокой степени коррумпированности почти всех перечисленных в опросе государственных, общественных и экономических институтов; только церковь и школа кажутся мало подверженными этому злу.Таблица 3.
«Насколько широко распространены коррупция и взяточничество в таких учреждениях, как…»
(% от числа опрошенных)
Правда, около трети опрошенных надеются, что с приходом к власти нынешнего президента коррупции в стране все же будет меньше. В этом случае наблюдается очевидная связь таких надежд с оценкой действий президента. Из одобряющих деятельность В. Путина (их на момент опроса было около 60 %) 41 % полагают, что масштабы коррупции уменьшатся, из не одобряющих – только 14 %. Прямая связь суждений о судьбе коррупции с политическими надеждами очевидна.
В сентябре 2000 года, через год после прихода В. Путина к власти (в качестве премьер-министра России), 15 % опрошенных сочло, что после избрания В. Путина президентом (в марте) воровство и коррупции в руководстве России стало меньше, 11 % – что эти явления стали более распространены, а 66 % – что ничего не изменилось.
Приведенный выше материал позволяет представить некоторые черты широко распространенного в нынешнем российском обществе патерналистского сознания. И государственные учреждения, и чиновников население оценивает по делам их – и оценивает довольно критически. В общественном мнении сохраняется весьма высокий уровень одобрения деятельности президента, заметно реже одобряют премьер-министра, а также губернатора. Все же остальные властные институты – обе палаты парламента, представители президента – характеризуются преимущественно негативно. Только 10 % опрошенных в августе 2000 года (N=1600 человек) согласны с тем, что уважение к власти за последние десять лет возросло, 84 % полагает, что за эти годы власть стали меньше уважать. Но при этом надежды населения на заботу и помощь со стороны государства в значительной мере сохраняются. Причины такого расхождения оценок носят, скорее всего, сугубо практический характер: человеку запуганному, соблазняемому и при этом беспомощному не на кого больше надеяться. Поэтому, в частности, в «борьбе» с коррупцией население рассчитывает преимущественно на ту же власть.
Любопытным дополнением к приведенным данным о распространенности коррупции служат ответы на вопрос о собственном опыте людей, которые становились объектами вымогательства в различных обстоятельствах.Таблица 4.
«Случалось ли за последние три года, чтобы с Вас или с Ваших родственников, друзей вымогали взятки, подношения?»
(% от числа опрошенных, оказывавшихся в перечисленных ситуациях)
Картина оказывается довольно одноцветной, почти во всех выделенных ситуациях вымогательство встречается часто. Реже всего требовали взятки за прописку; должно быть, это связано с тем, что неконституционная «разрешительная» регистрация сохранилась в немногих городах (включая Москву).
Человек и коррупция: уровни терпения
Свидетельство глубокой коррумпированности социального поля – готовность значительной части населения приспособиться к такой ситуации как неизбежной.Таблица 5.
«Насколько допустимо, по Вашему мнению…»
(% от числа опрошенных)
Уровень приспособления к корруптивной среде, в общем, достаточно высок. «Отблагодарить» за услугу считают правомерным две трети, дать взятку – более четверти (но если это «для дела», то одобряющих уже более одной трети). Следует учесть также, что при ответах на столь деликатные вопросы декларации часто расходятся с реальными действиями: многие люди стремятся представить свое поведение в лучшем, более «правильном» виде. Это видно, например, по ответам о необходимости платить налоги.
С этим прямо связано и суждение преобладающего большинства (60 %) опрошенных о том, что сейчас ни один вопрос нельзя решить, не дав взятки: «не подмажешь – не поедешь». Более трети (37 %) опрошенных полагают, что ситуации, когда ради решения какого-нибудь дела допустимо дать взятку чиновнику, бывают довольно часто, 22 % – что это случается редко, лишь 24 % – что таких ситуаций никогда не бывает.
Более половины опрошенных считают, что в нашей стране нельзя жить, не нарушая закона, не согласно с этим около трети (52:32). Важно знать, что стоит за мнениями о всеобщем беззаконии: то ли осуждение такой ситуации, то ли оправдание собственного приспособления к ней. Оказывается, из числа тех, кто думает, что в России «нельзя жить, не нарушая закон», 35 % согласно с тем, что чиновнику допустимо дать взятку, а «для пользы дела» так склонны поступать 45 %. А те, кто не согласны с тем, что нельзя жить по законам, со взятками мирятся реже – их 21 % (и 31 %, если это «для пользы дела»). Получается, что сетования на беззакония скорее служат прикрытием собственной готовности следовать за нарушителями. Заявления о том, что в стране ничего нельзя сделать без взятки, чаще служат ее оправданием.
Только 13 % считают, что взятки дают «в основном жулики и преступники», 29 % – что так поступают в основном «простые люди, у которых нет других способов добиться решения своих проблем», но большинство – 51 % – что «взятки дают все, кто сталкивается с должностными лицами». По мнению 11 % опрошенных, большинство людей, которым приходится давать взятки, делает это «с легким сердцем, без угрызений совести», 40 % полагают, что взятки дают «скрепя сердце», а 31 % – что это делается «с огромным внутренним сопротивлением».
Основная проблема не в наличии и даже не в широком распространении корруптивных связей в нынешнем российском обществе, а в отсутствии четкого водораздела, грани между корруптивным и «нормальным». В современной экономике России значительная часть – по оценкам различных специалистов, от 20 % до 40 % – сделок (между работодателями и работниками, производителями и потребителями, инвесторами, кредиторами и др.) совершается «в тени», скрыто от государственного контроля. Чаще всего это делается для того, чтобы уклониться от уплаты высоких налогов и сборов. Такие условия способствуют фактическому примирению большой части населения, бизнесменов, менеджеров и чиновников с необходимостью корруптивных отношений.
Корруптивная среда формирует человека, принимающего коррупцию как неизбежное зло, а то и как средство решения своих проблем.
В том и другом случае – беспомощного перед этим явлением.
Вечные русские вопросы: «Кто виноват?» и «Что делать?»
Посмотрим теперь, как в общественном мнении связываются концы с концами, т. е. как соотносятся суждения об истоках коррупции и средствах противодействия ей.
Мнения об основных причинах коррупции в России распределились следующим образом.Таблица 6.
Причины коррупции
(% от числа опрошенных, ответы ранжированы по частоте упоминаний)
Наиболее интересно в этом списке то, что «либеральные» и «антилиберальные» установки отмечаются реже всего (две последние позиции). На первых местах ситуативные причины (кризис), жалобы на слабость власти и страха перед ней (страха наказаний). Здесь перед нами важная особенность российского общественного мнения – упование на авторитет силы.
Немалая часть населения склонна видеть в страхе перед суровыми карами оплот вожделенного порядка. Примечательно, что это мнение разделяется почти в равной мере в различных политических направлениях: например, 32 % среди нынешних сторонников коммунистов и 36 % – среди демократов (!). Такие настроения всегда используют авторитарные, диктаторские системы власти. Наказания за взятки и подкуп, действительно, мало кого пугают, но это не столько причина, сколько следствие тех явлений в современном обществе, на которые указывают приведенные выше данные.
Только 12 % опрошенных полагает, что в России «можно полностью искоренить коррупцию и взяточничество», 52 % – что можно существенно уменьшить масштабы этих явлений, а 29 % – что «с этим социальным злом ничего нельзя сделать».
В ряду мер, которые опрошенным кажутся наиболее эффективными для противодействия коррупции, выделим две основные группы. 36–40 % делают упор на рост уровня жизни, стабилизацию экономического положения, соблюдение законов – все это, так сказать, «регулярные», в основном экономические, меры. Другая группа предлагаемых мер – «чрезвычайного», силового порядка (ужесточение наказаний, усиление государственного контроля) – получает до 45 % массовой поддержки. (Как это всегда бывает в опросах, масштабы согласия или несогласия с какой-либо позицией сильно зависят от контекста и формулировки вопроса.) Еще одна, менее популярная группа предложений носит «антибюрократический» характер: сокращение аппарата, упрощение бюрократических процедур, замена нечестных чиновников честными кадрами, тщательные проверки принимаемых на должности и пр. Поддерживает такие меры до четверти опрошенных.
Кстати, широко обсуждаемое сейчас в печати существенное повышение зарплаты чиновников для противодействия их коррумпированности не получает (и никогда не получит) заметной массовой поддержки. В разных контекстах такую меру считают полезной от 5 % до 13 %, бесполезной – 80 %.
Подавляющее большинство опрошенных, как мы видели, соглашается с тем, что коррупция в государственном секторе гораздо более распространена, чем в частном, а наиболее коррумпированными являются чиновники, причем именно в правоохранительных ведомствах.
В то же время почти четверть опрошенных (23 %) видит противоядие от коррупции в усилении государственного контроля «над всеми сферами жизни общества» (и кажется удивительным, что с этим в равной мере согласны сегодняшние коммунисты и демократы – по 25 % и 26 % соответственно). Надежда на спасительную руку государства не покидает людей, не умеющих найти силы в самих себе.
Обнаружить какое-то специальное сильно– и быстродействующее средство «борьбы с коррупцией» общественное мнение, конечно, так же не способно, как и власти или их ученые советники, – просто потому, что его не существует. Динамика общественного мнения скорее позволяет увидеть не то, что «нужно сделать», а то, чего «нельзя (не удастся) сделать» при всем старании.
Советская дефицитарная система экономики с такими ее непременными атрибутами, как очереди, карточки, льготы и неизбежное коррумпирование распределительной системы, уступила место видимому потребительскому изобилию. Однако остаются – и надолго останутся – дефицитными качественная медицинская помощь, качественное образование, престижная и хорошо оплачиваемая работа, социальная и правовая защита и пр. и пр. – а вместе с этим остается и естественная, «привычная» ниша для корруптивных сделок. Легализованы частный бизнес и валютный обмен (для физических лиц), тем самым утратила смысл целая сфера «теневого» бизнеса и связанный с ней вид коррупционных сделок. Но одновременно получили развитие многообразные формы рэкета (вплоть до государственного), льготной приватизации, отмывания сомнительных доходов и т. д. – при отсутствии независимой судебной системы и необходимой правовой базы, при высокой коррумпированности самих милицейских, прокурорских, судебных органов (как мы видели, это последнее обстоятельство хорошо ощущает и общественное мнение).
Простых решений здесь – как, впрочем, и почти везде – не существует. В принципе коррупция общественной системы может быть сведена до какого-то минимума в масштабах исторических сроков (цивилизационное время), а не в рамках и не средствами указов или призывов. Но соблазн «покончить», «нанести решительный удар» остается и на многих (и власть имущих, и от власти зависящих) действует. Около 30 % опрошенных поддерживает политически модный вариант «нанести удар коррупционерам в высших эшелонах власти». Значительная часть населения явно хотела бы видеть в действиях президента В. Путина против непокорных олигархов и губернаторов что-то вроде похода на коррупционеров.
Этот соблазнительный призыв опасен прежде всего потому, что термин «коррупция», который может быть расширен каким угодно образом, обладает силой массового эмоционального раздражителя.
Но реальной целью всех антикоррупционных кампаний, кто бы и под какими лозунгами их ни устраивал, была вовсе не борьба против коррупции (реальной или придуманной), а нечто иное – мобилизация массовой ярости против враждебных сил и массовой поддержки организаторов очередного «великого похода». Иначе говоря, мобилизация сил, способных ломать рамки законов и традиций, прокладывая – по крайней мере, потенциально – дорогу террору и диктатуре. Именно этим наиболее опасны популистские кампании.
Конечно, прямой линии перехода от популистской демагогии к массовому насилию не существует, требуется целый ряд промежуточных действий и условий, чтобы «предельные» угрозы примитивных решений стали реальностью. И чужой, и наш собственный, в том числе совсем недавний, опыт показывает, что на любой соблазн и подкуп общество способно отвечать защитными реакциями разного рода. К ним относится и сопротивление самого «материала» – нравов, привычек, установок людей. Если государственная власть пытается подкупить население, увлечь его обещаниями «покончить» с коррупцией (или преступностью, или терроризмом и пр.), то оно постоянно стремится «откупиться» от государственного контроля, по мере возможности обойти его (уклониться от налогов и т. д.). Это не выводит общество из корруптивного поля, скорее наоборот – избавляет от иллюзий относительно способности нынешнего государства из этого поля выбраться.Координаты человека К итогам изучения «человека советского»
Анализ принципиальных результатов многолетней исследовательской программы «Советский человек» [43] имеет как методологическое (эффективность инструментария), так и актуальное социально-аналитическое значение. Социально-политические перемены последних лет, в частности перипетии и разломы 1999–2000 годов, вынуждают исследователей задумываться о том, насколько адекватным являлся тот анализ особенностей установок, оценок и поведения людей, которым мы занимались в рамках этой программы. Несомненно, что «человек советский» как социальный тип оказался значительно более устойчивым, способным приспособиться к изменению обстоятельств, чем это представлялось десять лет назад. Конечно, этому в немалой мере способствовали и доминирующие в наших процессах варианты самого изменения «обстоятельств» – непоследовательные и противоречивые акции при значительном ухудшении положения большинства населения.
Одни наши предположения вполне подтвердились, другие – нуждаются в переосмыслении. В некоторых случаях мы оказались неготовыми заметить или правильно оценить характер происходящих изменений или причины отсутствия таковых.
В первоначальном проекте исследования (1989), естественно, не могли быть заложены проблемы, возникшие в ходе позднейшего развития политического кризиса в стране, связанные с распадом СССР, зарождением политического плюрализма, трансформациями структур социальной поддержки и мобилизации, характером лидерства и т. д. Такие проблемы рассматривались на последующих фазах реализации исследовательской программы.