Исчезающая ведьма
Шрифт:
Слова гнева и возмущения так и распирали Гюнтера, ещё миг, и он уже не сможет сдержаться, чтобы не выплеснуть их на пристава.
Должно быть, Нони увидела ярость на лице мужа и поспешно прошептала:
— Гюнтер, пожалуйста, не надо!
Гюнтер знал, что, предостерегая его, жена совершенно права. Жизненный опыт давным-давно научил его, что препираться с людьми, обличёнными властью, это значит обрушить на свою голову вдвое больше неприятностей. Он с трудом, почти задыхаясь, проглотил обиду и постарался говорить почтительно.
— Господа, я знаю, что не заплатил на Рождество всё, что положено,
Произнося это, Гюнтер мог поклясться, что пристав едва слушает. Он замахал на Гюнтера рукой, чтобы заставить умолкнуть.
— Я что, похож на сборщика налогов? — с презрением в голосе сказал пристав. — Но раз уж ты сам заговорил об этом, ты должен знать, что из-за людишек вроде тебя, которые отказываются уплатить долги в декабре, Парламент назначил следующую выплату на двадцать первое апреля. Предлагаю тебе побыстрее найти работу, потому что у тебя осталось меньше месяца, чтобы выплатить весь долг.
Гюнтеру показалось, будто у него из-под ног вышибли пол. Он заметил потрясение на лице Нони. Они заплатили на Рождество лишь четверть налога вместо требуемых двух третей. Нони и так достаточно переживала, как им удастся рассчитаться с долгом к июню, но Гюнтер всё время пытался успокоить её тем, что к тому времени работы станет больше. Но наскрести денег и заплатить оставшийся долг в течение месяца? Это невозможно.
Он смутно понимал, что пристав в это время что-то говорит, и с трудом заставил себя сосредоточиться на его словах.
— …проверка записей. Предполагалось, что бейлиф Гритуэлла должен предоставить список всех мужчин и женщин из каждой семьи, за которых требуется заплатить налог. Но если это, — и он щелкнул пальцем по свитку, — достоверный список, то, должно быть, Гритуэлл постиг какой-то ужасный мор, или, может, всему виной французские пираты, забравшиеся далеко вглубь страны. Согласно этому документу, за последние два года половина населения этой деревни куда-то исчезла, причём по большей части — женщины. Как ты можешь это объяснить?
— Я не… Я не могу…
— Кажется, никто в округе не может. Как странно. Но не стоит переживать, бейлифа уже арестовали. Осмелюсь предположить, что несколько дней в Линкольнской тюрьме развяжут ему язык, и он поспешит поведать, кто в деревне подкупил его, чтобы не внёс в этот список чьих-то сестёр, матерей и дочерей. А тем временем я уполномочен провести тщательную перепись, осмотрев каждый дом, а также каждый хлев или сарай, чтобы найти тех невидимых женщин. Итак, начнём отчёт с тебя, хорошо?
Гюнтер заставил себя не сводить глаз с широкой груди пристава и не смотреть на низенькую дверцу за бочкой, он молился, чтобы Нони и Ханкин тоже не оплошали. Он надеялся, что Рози убежала и теперь прячется, как он и велел, если даже она не поняла, зачем это нужно.
Бейлиф знал каждую семью в округе. Едва ли ему нужно было объяснять, сколько человек в каждой. Предположим, он ошибся, когда записывал. Гюнтер не умел читать.
— Когда пришёл бейлиф и спросил, я честно сказал ему, что здесь только мы с женой и всё. С нами никто больше не живёт. Ни родителей нет… ни родственников… А что сказано в переписи?
— Гюнтер и его жена Аннора, — ответил пристав, даже не утруждая себя заглянуть в свиток.
Гюнтер почувствовал, как гора падает с плеч.
— Всё верно, значит. Это моя Нони… Аннора. — Он указал на жену, на случай если пристав всё ещё сомневается, кто она такая.
Пристав кивнул.
— Гюнтер с женой Аннорой… Хорошо… хорошо, — добавил он задумчиво. — Но вот в чём незадача, здесь больше не живёт никого из твоей родни… Это неправда, так? Сам посуди, я прямо сейчас насчитал двух твоих родственников, если, конечно, они не речные духи. — Он обернулся к двум стражникам. — Вы их тоже видите, или я и в самом деле перебрал той лошадиной мочи, что хозяйка Линкольнской таверны имеет наглость называть вином?
Те двое осклабились.
— Хочешь я ущипну одного, чтобы проверить, настоящие ли они? — спросил один.
— Только пальцем тронь моих сыновей. — Нони шагнула вперёд, сжимая в руках тарелки, словно хотела использовать их как оружие. — Ясно же, как белый день, они всего лишь дети. Бейлиф сказал, что мы должны назвать их имена, когда им исполнится пятнадцать, правильно, Гюнтер? Ханкину без двух месяцев тринадцать. Даже слепой в тумане скажет, что он ещё дитя. Да у него даже голос ещё не сломался.
Ханкин яростно воззрился матери в спину, и на миг Гюнтер испугался, что сын возразит, что он тоже мужчина, но у того хватило ума проглотить обиду и помалкивать.
— Но нам известно, у тебя есть ещё ребёнок. Девочка?
В глазах Нони промелькнула тревога, а Гюнтер ощутил, как свело желудок.
— Рози… ей едва исполнилось четырнадцать. Гюнтер старался говорить спокойно, будто перечислял тюки, входящие в состав груза. — У меня больше никого нет. Спросите любого.
Пристав слабо улыбнулся.
— Ей четырнадцать? Нам сказали другое.
— Кто? Кто так сказал? Они ошибаются. Спросите нашего священника, он её крестил. Он должен был оставить запись, потому как мы уплатили ему пошлину. Он же должен записать это куда-то в свои книги. Должен указать год, так?
Гюнтер внезапно осознал, что не уверен в том, что записал священник. Спроси его об этом вчера, и он поклялся бы, что каждая царапина и значок на пергаменте должны быть правдой. А теперь он уже не знал, так ли это.
— Если ты думаешь, что я буду тратить время на записи о крещении каждого паршивца в этой деревне и во множестве других, которые мне предстоит посетить, то ты болван. Кроме того, её точный возраст не имеет значения. Бейлиф должен был сказать тебе, что любому человеку старше пятнадцати следует платить налог, а также тому, кто состоит в браке, независимо от возраста. Если твоя дочь замужем, то по закону она больше не ребёнок и должна заплатить налог, сколько бы лет ей ни было.