Ищите ветра в поле
Шрифт:
— Так где она?
Он снова положил ладонь на плечо Трофима и вдруг ребром, слегка ударил близко к шее, и так резко, что Трофим охнул даже и опять кивнул головой.
— Скажешь если милиции, — тихо проговорил Никон Евсеевич, — пробьет время — и опять к тебе ночью придет кто-то. Может, бес, а может, и домовой. Сон тебе будет славный сниться, Трофим, в этот час. Но ничего не поделаешь. — Добавил нехотя и зло даже: — Жизнь — она страшнее, чем кажется на самом деле.
И тут же, с какой-то нетерпеливостью, точно вот-вот и бежать ему надо было на тот поезд, который ожидал,
— Так где бутылка, я тебя спрашиваю?
И выругался сквозь зубы, и нагнулся, сжимая на плече Трофима кулак.
— Не знаю, — выдавил с усилием Трофим, — откудова мне...
— Нет знаешь. Где? Где она? — завыл Никон Евсеевич. Он схватил за горло Трофима. — Убью! Задушу счас же!
Трофим сжался, захрипел и, задыхаясь уже, что есть силы толкнул коленкой в грудь хозяина. Никон Евсеевич как-то легко, податливо отвалился, грянулся на пол. Лампа свалилась со стола, и мгновенно запалился разлитый керосин. Никон Евсеевич молча бил ладонями об пол и напоминал человека, которого хватил паралич. Тогда Трофим вскочил и как был в исподнем — кинулся в дверь. Пронесся коридором на крыльцо. Темнота ополоснула его свежестью, охладила. Спрыгнув с крыльца, он побежал, сам не зная, куда бежит.
4
Никон Евсеевич с трудом разогнул спину. Сидя на полу и опустив безжизненно руки, смотрел на желтый язычок пламени, лизавший лужицу расплывшегося керосина. И виделось уже бушующее пламя над крышей, падающие в снопах искр стропила. Звон стекол и крики мужиков, брякающих ведрами с водой слышались все звучнее, явственнее. Вспомнился вдруг Ферапонт Сумеркин, сидящий на траве в бликах своего горящего дома, разевающий рот, точно ему страшно хотелось спать, пошлепывающий себя по лысине. Пусть. И его дом как дом Ферапонта. А потом на займище, на ту полоску, поросшую белоусом. Пахать весной и разговаривать с грачами. И чтоб звали тоже дурачком Никона. А там и до крещенских морозов недалеко, вознесущих его, Никона, как и Ферапонта...
Да и лучше. Пусть Ферапонтова пустошь, чем рядом с Волосниковым по борозде, чем с ним на два делить рожь.
— Врешь, — хрипло выкрикнул. Поднялся, ударил сапогами о пламя, затопал, как заплясал. И в сени, оттуда вверх по лестнице. Опять за бутыль, за стакан, снова обжегся перебродившим пивом. Стакан полетел на пол, а Никон Евсеевич сорвал со стены ружье, шагнул к окну, нагнулся, выискивая глазами своего батрака. Вслед бы ему, в спину заряд! И отступил, увидев в лунном свете идущих к дому людей. Разглядел Брюквина, узнал Петю Карамелева с рукой на кобуре. Узнал того из милиции, что пил квас, и второго — высокого, и еще — в кожаной фуражке, с палочкой, в пенсне. За его спиной разглядел Трофима, все так же в исподнем. Шел он и тер лицо локтем, как плакал. Точно подгонял Трошка всю эту власть, которая шла сюда, чтобы взять и увести Никона из дому.
Вскинул ружье, дуло визгливо поцарапало стекло. Как Тимоха Горячев, снять одного за другим, точно на войне. Искало дуло то любителя кваса, то здоровенного мужика в тельняшке. Повалятся, как валился тот социалист в седьмом году. Сверкнули стеклышки пенсне хромого и ожгли Никона. Отбросил ружье
— Эй, Валька! — затряс ее, утонувшую в ворохе подушек.
— Ай, что, батяня?
— Вставай, Валька! Милиция!
Визгнула испуганно дочь, и забил Никона озноб от этого визга.
— Про Фоку ни слова! Слыхала? Не знаешь его. Или на каторгу обоих.
А внизу уже стук в двери. Торопливо кивнула Валька головой, залилась слезами, наконец-то поняв, в чем дело. Загрохал вниз Никон Евсеевич, а в передней уже вся эта толпа по его душу. Первым этот любитель кваса.
— Ордер на обыск, гражданин Сыромятов.
— На каком праве?
— На подозрении в связи с бандитами и уголовным элементом.
Пожал плечами Никон Евсеевич, радуясь этому вернувшемуся неожиданно к нему спокойствию.
— Вы теперя хозяева всего. Что хотите, то и творите. И пожаловаться некому теперя стало.
— Успеете еще пожаловаться...
Глава одиннадцатая
1
Сыромятов отвернулся от бутылки, сияющей морем и кораблем с беленьким парусом. Следователь постукал карандашом по стеклу:
— Узнаете?
— Узнаю, — ответил Никон Евсеевич, сдерживая себя, чтобы не вскочить, чтобы не броситься с кулаками к Трофиму, стоявшему возле печи. — Только что же это? Заставляете парня рыться в моем добре?
Следователь усмехнулся, и от усмешки этой нехорошо стало на душе Никона Евсеевича:
— Эта бутылка взята только что в городе. Она не имеет отношения к той бутылке, что была у вас в доме.
— Мне-то что, — растерянно буркнул Никон Евсеевич. — У меня своя была, купленная в городу на масленицу еще, в коммерческом на Власьеве.
— Мы можем, конечно, узнать, — сказал следователь, поблескивая зловеще этими стекляшками пенсне. — Было ли в коммерческом магазине это вино. Но допустим, что вы там его купили. Допустим.
Он оглянулся на Костю, на Македона и Брюквина, сидящих на конике у входа, на вытянувшегося возле Никона Евсеевича Петю Карамелева. Он как просил у всех продолжать ночной допрос.
— Насчет монетки, закапанной воском, у вас, надеюсь, тоже есть уже ответ.
— Да, свеча капала. Докладывал я вашим работникам...
— В лесу у Ферапонтова займища есть следы, — вставил тут Костя. — Эксперт снял отпечатки. Будем проверять вашу обувь...
— Я при чем, — глухо буркнул Никон Евсеевич.
— А при том, что возле этого займища и ночевала банда Фоки Коромыслова.
— Ходят в лес и я хожу, как и все. За грибами, за ягодами, — сказал Никон Евсеевич. — К займищу, в Барский лес. Все ходят. Вон Пашка Бухалов ходил. Самолично видел с грибами...
— Ну, а вы нашли грибы в тот вечер, как ходили к займищу?
— Нет, не нашел. Темно уже стало... Да и вытоптано здорово...
— Плох, значит, гриб?
Никон Евсеевич покосился на Костю, сдвинул брови, но ничего не ответил ему. Но вот распрямил плечи, разогнулся, как сбросил тяжелый мешок. Он искал сил, чтобы держаться спокойно, чтобы цепляться еще за ускользающую свободу.