Ищите ветра в поле
Шрифт:
— Вот и лодка...
Македон кивнул, и Костя увидел, как от того берега, из-за барж, выплыла лодка и стала выходить на середину реки.
— Он ли только? — проговорил задумчиво Македон. — Может, кто-то другой, а наш лодочник спит уже.
— Он должен быть, — ответил Костя. — Грузчики точно ведь указали место, где он берет пассажиров.
С берега вниз спустились трое — в командирской форме молодой мужчина, полный мужчина в светлой рубахе и с кепкой в руке и женщина с корзиной, спешившая за ними. Туфли, надетые на босу ногу, спадали, и она нетерпеливо
— Слава богу, — послышался ее голос. — Как раз и лодка.
— Нанесло, — проворчал Македон, все так же сидя на корточках, пристально вглядываясь в приближающуюся лодку. — Что нам теперь делать?
— Будем ждать, когда он кончит работу, — ответил Костя. — А кончить он должен скоро, потому как лодка нужна другим пассажирам.
Лодка приблизилась к берегу, вонзилась носом в песок, и тотчас из нее запрыгали пассажиры, больше парни в рабочих блузах, запачканных мукой, — видимо, рабочие с маслобойного завода. Они прошли толпой, переговариваясь, посмеиваясь, и от них издалека даже пахло дурандой, мукой, табаком. Последним из лодки выбрался перевозчик. Это был высокий мужчина в картузе, в длинном брезентовом плаще, высоких грубых сапогах. Лицо было черно от бороды, охватившей подбородок вроде каракулевого воротника. В бороде прятался окурок папиросы. Вот он выплюнул окурок в воду и обернулся к троим новым пассажирам:
— Кончил работу, граждане...
— Господи, да как же! — так и ахнула женщина.
— Кончил, — упрямо повторил лодочник. Он загремел цепью, притягивая лодку к вросшему в песок якорю. Завязав цепь, подхватил весла под мышки и, не оборачиваясь на стоявших в немом ожидании троих людей, двинулся по берегу.
— Пора и нам, — проговорил Костя. — Айда наперерез ему...
Они сбежали на берег, и, когда лодочник приблизился, Костя попросил:
— А переехать бы на ту сторону...
— Сказал я уже, — проворчал злобно лодочник. — Кончил работу. Не государственный человек. Как хочу, так и кончаю...
— Как же нам теперь переехать, служивый? — спросил Македон. — Срочное дело.
— А срочное — на посаженках махните через Волгу, — огрызнулся лодочник и двинулся было дальше.
— А коль утопнем, ты отвечать будешь, Павел Иванович? — проговорил Костя, беря за локоть лодочника. Второй локоть тут же забрал в руку Македон. Весла грянулись о песок. Лодочник нагнулся было за ними, но руки агентов держали его крепко:
— Ладно, никуда не денутся твои весла, Павел Иванович, — снова сказал Костя. — Давно под Курбой в Трухино не был? Будаков-то ждет вас...
— Это какой Будаков? — вдруг дернулся лодочник и оглядел агентов, а локти его дрогнули сразу от этой произнесенной им фамилии. — Что это вы, ребятки, не обознались случаем?
— Не обознались, — проговорил Македон, вынимая из кармана лодочника складной нож. — Зачем этот нож тебе?
— Мало ли, пассажир всякий, закусить там. Да и острогать что. Да вы кто такие, собственно? — уже закричал он, наверное, чтобы услышали те трое пассажиров, уходивших по берегу к пристани. — Хватаете, допрашиваете. Где документ?
—
Лодочник молчал. Костя подтолкнул его:
— Веди к дому.
Лодочник поднял весла, бряцая ими, пошел медленно. Глядя ему в затылок, поблескивающий сединой, Костя спросил:
— Сегодня на лодке собрался Коромыслов с Новожиловым уплыть из города? Ну, отвечать все равно придется, — добавил он. — Так что не тяни время, Павел Иваныч.
Лодочник покосился на него:
— Всё узнали...
— Да почти всё. Так как?
— Сегодня собирались, — ответил лодочник. — Ждут темноты.
— Вот так бы. Пройти в комнату можно незаметно?
Он подтолкнул в бок лодочника дулом нагана, предупредил:
— Коромыслову так и так не уйти. Так что тебе надо о себе думать, Павел Иваныч. Или как по-другому зовут тебя?
— Я — Павел Иванович, — отозвался хрипло лодочник. — А пройти огородом можно. В огород нет окон. Там я пробираюсь вечером, чтоб хозяйку калиткой не тревожить.
Костя глянул на Македона и снова подтолкнул дулом лодочника, как напоминая ему о себе.
— Коромыслов первую пулю в тебя выпустит, коль следит за огородом.
— Да мне все равно от кого ее получать, — пробурчал лодочник. Подкинул весла, спросил: — Сами-то не боитесь, что положит он вас там в огороде?
— Это уж не тебе заботиться, — оборвал его Македон. — Иди огородом, мы за тобой. И если вздумаешь кричать Коромыслову...
— Да я что, — торопливо и вот теперь с испугом в голосе ответил лодочник. — Как скажете. Мне ведь теперь закона надо держаться...
Они миновали огороды, вошли в посад, спускающийся оврагами к реке. Покосившийся забор повис на бурьяне. Лодочник влез в щель, за ним — Костя. Дальше шли по меже, и остро несло картофельным духом с гряд.
Перед тем как подняться на крылечко, заросшее травой, лодочник задержал шаг, точно хотел что-то сказать... Но вот решительно вытянул из половицы черенок ножа, сунул в щель двери. Вслед за ним они вошли в темный коридор.
— Это ты, Зиновий? — послышался голос из глубины. Костя даже вздрогнул. Он самый. Тогда, в лагере. Голый по пояс. И слова: «А то подавились бы моим добром. Пожалел...»
Он увидел его на миг нагибающимся за толстовкой, при этом глядевшим на коменданта, на инспектора так, как смотрят на тех, кого хотел бы застрелить на месте.
Костя замер. Македон лишь вытянул вперед руку с наганом.
— Я это, — отозвался лодочник. Он шагнул к двери, обитой клеенкой, открыл ее, и вслед за ним ввалились в комнату и Костя с Македоном. Комнатка была полукруглая, с низким потолком, окном, завешенным белой занавеской. К окну был придвинут стул, а за столом сидел он, Коромыслов, — в сером пиджаке, в кепке, точно собрался сейчас встать и идти. На койке лежал парень — при слабом свете белого вечера были видны румяные щеки. Он курил папиросу и при виде появившихся в комнате агентов подался вперед.