«Искал не злата, не честей»
Шрифт:
О стихах, проникнутых большой психологической и художественной правдой, когда впечатления от внешнего мира органически слиты в них с твоими душевными ощущениями. С твоей заботой о будущем. С твоим интересом верить и любить, не конструировать абстракции, а выращивать семена на плодородной душевной равнине.
А. Фет словно подсмотрел твои мысли, когда написал:
Снова в сердце ничем не умеришь
До ланит восходящую кровь.
И душою подкупленной веришь,
Что, как мир, бесконечна любовь.
О том поэте, на сердце которого камнем Полифема, колоссальным
Любовь и дружество до вас
Дойдут сквозь мрачные затворы,
Как в ваши каторжные норы
Доходит мой свободный глас.
Который нес груз этического решения, сумев выразить все насущные вопросы человеческого жития, ибо они и сегодня остро волнуют нашу веру, культуру и государственность. Писал позже Тютчев, словно в суть пушкинского поэтического стержня проникнув: «… Чтобы поэзия процветала, она должна иметь корни в земле».
Ему говорили «нельзя». Но он все же шел, он подходил к вратам, везде слышал слово «нельзя» …Но на последних вратах было начертано «Можно» …
В его поэзии и язык, и душа, и свобода.
Они – посланники красоты и поэтической гордой лиры. В пушкинских руках – волшебное перо. Строки переливаются лунным светом – то вечность делится своими секретами и таинствами. Стихи льются надеждой. Надеждой предстоящих встреч и новых мотивов. Словно несут в сердца мир потаенных снов. Любовь и верность в каждой лирической нотке.
Поет и мечтает, и плачет сердце читателя, и тает, полнясь стихами, звучащими на волне небесной тонкости и красоты…
Вот как видел призвание художника Аристотель в своей «Поэтике»: « Так как поэт есть подражатель, подобно живописцу или какому – ни будь другому художнику, то необходимо ему подражать непременно чему – ни будь одному из трех: или ( он должен изображать вещи так) как они были и есть, или как о них говорят и думают, или какими они должны быть» . Вот такой «своею кистию свободной и широкой» (Пушкин), он и создает свои произведения во всех трех проявлениях, счастливая уверенность в своем таланте и в своих делах поэтических придает творчеству Пушкина особую насыщенность оптимизмом, жизнеутверждающим началом.
Поэзия превращает обычную, вполне заурядную натуру, в самобытную и незаурядную. Личность расцветает, набирает силу, энергию. И сразу проявляется бездна латентных ранее талантов и одаренностей, преодолевающих болезнь рода человеческого – депрессию, нищету духа и грошовый уют, мы теперь как улитки, которые боятся высунуть голову из скорлупы:"…не высиженный цыпленок, молчи, пока твоя бутылка не разбилась бы и ты, мелкий и сморщенный…" демон Мефистофель.
В превосходной поэтической форме и точно отражает суть этого застаревшего заболевания Уильям Вордсворт: «Нас манит суеты избитый путь. Проходит жизнь за выгодой в погоне».
Роман не кончен – понемногу
Иди вперед; не будь
Лира поэта переносит меня, читателя, в какие – то другие принадлежности души, другие внутренние опоры, мне под влиянием такой поэзии кажется, что я ощущаю то, что собственное свое привычное положение покинул. Я вдруг начал понимать то, чего я не понимаю; начал понимать, зачем мне надо понимать и мочь то, чего не могу. Эта поэзия безнадежно проникновенная, красиво и непосредственно переносит меня в то душевное состояние, в котором находился тот, кто писал стихи.
Мастер слова из «Поднебесного». Поэт, говоривший резко и определенно, и в котором выразился исторический момент русского общества – протест против гнусных его порождений и «сочувствие ко всему человеческому».
Владыки! вам венец и трон
Дает Закон – а не природа;
Стоите выше вы народа,
Но вечный выше вас Закон.
…
Самовластительный злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу.
Читают на твоем челе
Печать проклятия народы,
Ты ужас мира, стыд природы,
Упрек ты Богу на земле.
…
Склонитесь первые главой
Под сень надежную Закона,
И станут вечной стражей трона
Народов вольность и покой.
Князь Голицын, генерал – губернатор Первопрестольной призывает решить вопрос немедленно, тотчас: отправить Пушкина в Испанию, в огненное революционное месиво. Из этой революционной топки не возвращаются.
Мы добрых граждан позабавим
И у позорного столпа
Кишкой последнего попа
Последнего царя удавим.
Фотий, священник высокого ранга, требует только одно место для поэта – в Соловецком монастыре. Сидеть 10 лет. Вот и стишки свои злобные и неслыханные по своей дерзости навек бы забыл. Да и Сибирь еще – мозги поправит непременно.
Военный министр Аракчеев, по Пушкину, «полон злобы»: