Искатель, 1998 №7
Шрифт:
— Нет, в общем-то. Учение о реинкарнации…
— О чем, о чем?
— Реинкарнация — переселение душ, — пояснил профессор.
— О Господи… — пробормотал Натаниэль. — Уж не веришь ли ты сам в эту чушь?
Профессор неопределенно пожал плечами.
— Может быть, чья-то душа переселилась в тело твоего лаборанта? А потом взяла да и улетела? — невесело пошутил Натаниэль. — Если так, ты хочешь сообщить мне ее приметы? Разыскивается душа такого-то… Сумасшедший дом! Хотя, с другой стороны, Израиль всегда чуть-чуть смахивал на сумасшедший дом. Сейчас в особенности.
— Нет, я вовсе не об этом. Ты будешь слушать или нет? — нетерпеливо спросил Гофман.
— Да слушаю я, слушаю… — проворчал Розовски. — Сам не знаю почему…
— Так вот, учение о реинкарнации не противоречит взглядам некоторых каббалистов, не в этом суть конфликта, а в том, что речь
— Уж не живопись ли? — лениво предположил сыщик.
— Что ты, нарушить запрет на изображение… — Давид столь выразительно замахал руками, что Натаниэлю на миг по-настоящему стало стыдно. Потом он просто разозлился, но промолчал.
— Вряд ли это возможно, — не замечая его раздражения, продолжил Гофман. — Даже для еретика, подобного Давиду Сеньору. Видимо, речь идет о каком-то виде магии, не знаю. Или об алхимии. Некоторые из каббалистов занимались ею, например, Леви Бен-Бецалель из Праги… Впрочем, это неважно, не исключено, что о Бен-Бецалеле это всего лишь легенды, как и легенда о Големе, которого он, якобы, создал в Праге… Важно другое. Не то чтобы раввины осуждали эти занятия, но, во всяком случае, подобное считалось недостойным истинного мудреца. Видишь ли, практическая каббала — это что-то вроде белой магии. А учителя высокой каббалы считали, что грань между белой магией и желанием обратиться к темным силам слишком тонка и лучше благочестивым людям держаться от нее подальше… Какая-то темная история, имевшая место там, заставила их вновь выступить против Давида Сеньора. На этот раз они добились того, что в синагоге Бейт-Давид, в присутствии уважаемых горожан и всех раввинов, Давид Сеньор был отлучен от общины и обречен на изгнание. Далее судьба Давида Сеньора кроется во мраке неизвестности. Одни ученые считают, что он отправился на юг, в Египет, там принял мусульманство (подобно своему кумиру Шабтаю Цви) и благополучно скончался. И что в Египте до сих пор живут некоторые потомки его и его немногочисленных последователей. По мнению других, Давид Сеньор уехал в прямо противоположном направлении — на север, в Восточную Польшу, где среди местных евреев оставалось множество тайных шабтианцев. В таком случае он, скорее всего, погиб во время Уманьской резни, устроенной гайдамаками. — Гофман замолчал.
— Все? — спросил Натаниэль. Спросил несколько разочарованно. Его, против желания, начинал увлекать рассказ профессора. Все это походило на волшебную сказку и совсем не напоминало то, с чем Натаниэлю приходилось сталкиваться ежедневно: мошенничество, слежки мужей за женами и наоборот, подлоги и тому подобное.
Гофман докурил наконец сигарету, вернулся к своему креслу и сел напротив сыщика.
— Теперь самое главное, — сказал он, почему-то понизив голос. — После провозглашения херема[2], перед тем как уйти в изгнание, Давид Сеньор передает раввинам послание и написанную им книгу. С этой книгой связана самая загадочная и темная страница в истории несостоявшегося мессии Давида Сеньора. — Давид Гофман сделал паузу, чтобы оценить реакцию товарища. Лицо Розовски, при всей его заинтересованности, было абсолютно непроницаемым. В послании говорилось, что он прощает своих гонителей, считая недостойным потомка царя Давида (это утверждение, кстати, было сделано им в первый и единственный раз) унизиться до вражды с ограниченными и невежественными людьми. Мало того, в своем прощении он готов поделиться с ними самыми сокровенными знаниями, обретенными им за последние годы. И для этого он передает раввинам Бен-Ари, Бар-Коэну и Царфати книгу, раскрывающую суть его собственной природы. Книгу «Сефер ха-Цваим». Это, разумеется, не подлинное название, так назвали книгу впоследствии. Она очень своеобразно оформлена — отдельные буквы окрашены разными красками. Таким образом автор, видимо, стремился привлечь внимание читателя к самым важным своим мыслям…
— При каких обстоятельствах?
— И тот, и другой, по очереди, были найдены мертвыми, а перед ними лежала книга «Сефер ха-Цваим». Раскрытая, заметь, на последней странице. Тогда-то и поползли слухи о том, что, якобы, на книгу свою Давид Сеньор перед уходом наложил проклятие, так что тот, кто прочтет эту книгу целиком, немедленно умрет.
— Бред, — фыркнул Розовски. Он был явно разочарован рассказом.
— Тем не менее именно эту книгу читал позавчера ночью мой лаборант, — упрямо сказал Давид Гофман. — И он мертв. А книга лежала перед ним на столе, раскрытая, как о том и рассказывает эта легенда, на последней странице.
На этот раз пауза, последовавшая за словами профессора Гофмана, оказалась достаточно долгой — видимо, Давид сказал все, что счел нужным, а сам Натаниэль не знал, что ему отвечать. Наконец, потянувшись с деланной ленцой, Розовски зевнул и нехотя проговорил:
— Не обижайся, Дуду, но если это все, что ты можешь мне рассказать, то… — Он покачал головой. — Я не вижу здесь никаких оснований для подозрений… если, конечно, не превращаться в дремучего мистика. Ну неужели ты сам не видишь всей нелепости своих построений?
Гофман по-прежнему хранил молчание.
— Ладно, — с досадой сказал Розовски. — Раз уж ты все равно испортил мне вечер, ответь на несколько моих вопросов. Договорились?
— Договорились.
— Та-ак… Насколько я понимаю, с книгой связана еще какая-то история. Верно?
Гофман молча кивнул. Розовски подумал немного, пожал плечами с некоторым недоумением.
— Кстати, ты не объяснил, каким образом эта книга оказалась у тебя, — сказал детектив.
— Нам ее прислали на экспертизу из Института изучения еврейской культуры в диаспоре.
— Что, и такой есть? — Натаниэль удивился. — И где же он находится?
— В Иерусалиме.
— Понятно. Что за экспертиза?
— Элементарная — установить возраст книги. Радиоуглеродный анализ. Спектроскопия. В общем, ничего сложного.
В глазах Розовски вновь появился слабый проблеск интереса.
— Установили? — спросил он.
— Конечно. — Давид Гофман поднял голову. — Вот тут-то и таится самая главная загадка, — сказал он с непонятной усмешкой. — Книга Давида Сеньора хранилась у Ицхака Лев Царфати. Вскоре после его смерти книга исчезла, не исключено, что ее похитил кто-то из учеников рабби. Ее следы обнаружились только через полтора столетия, в Германии. Книга была куплена одним теософом, интересовавшимся Каббалой и даже изучившим для этого лашон-кодеш[3]. Теософа звали Генрих фон Хаммер-шильд. Он заплатил за книгу огромные по тем временам деньги — семь тысяч франков. Однажды утром фон Хаммершильд был найден у себя в библиотеке мертвым. Книга «Сефер ха-Цваим» лежала на письменном столе, раскрытая на последней странице. — Профессор замолчал.
— Это и есть вторая история, связанная с книгой? — спросил Розовски.
— Или, если хочешь, продолжение первой, — сказал Гофман.
— И все-таки — что показала ваша экспертиза?
— Книга — не подлинная, — Давид развел руками. — Это факсимильное издание, точно воспроизводящее рукописный оригинал, но время ее изготовления — 30-е годы прошлого столетия.
— Иными словами…
— Иными словами, по-видимому, мы располагаем книгой из библиотеки Генриха фон Хаммершильда. Во всяком случае, время совпадает. И попала книга в Израиль из Европы.
— О-хо-хо… — вздохнул Натаниэль, на этот раз еще грустнее. — Это все?
— Все.
— Замечательно, — Розовски ехидно улыбнулся. — Располагая такими, с позволения сказать, фактами, я, конечно же, в два счета найду тебе преступника… Ах да, я забыл, что его искать незачем — мы же уже знаем, кто он. Что до ареста, то, — Натаниэль развел руками, — поскольку он погиб, в этом нет ни смысла, ни необходимости. Опять-таки и орудие преступления налицо — наложенное на книгу магическое проклятие. Впрочем, с проклятием тоже не все понятно, поскольку книга — не подлинник. Интересно, если ее размножить типографским способом, много народу поумирает? Больше, чем при ядерном взрыве, или меньше? — Розовски покачал головой. — Ну и дела… А в чем ты видишь мою роль? Я ее, честно говоря, вообще не вижу.