Искатель, 1998 №7
Шрифт:
Габи поднялся.
— Я хочу признаться в убийстве Ари Розенфельда и Шмуэля Брой-дера. Готов дать показания представителям полиции и предстать перед судом. — Произнося эти слова голосом, лишенным какой бы то ни было эмоциональной окраски, он смотрел не на инспектора, а на Натаниэля.
Ронен Алон медленно прошел к дивану, сел. Некоторое время смотрел на Габи. Перевел взгляд на Натаниэля, потом на Маркина.
— Очень интересно, — сказал он.
— Предупреждаю заранее, — заметил Натаниэль. — Никакого давления с нашей стороны на Габи оказано не было. Верно, Габи?
Гольдберг подтвердил.
— Более того, — продолжал Натаниэль, — у меня и в мыслях
— Ну да… — с сомнением протянул Алон. — А что же так? — спросил он у Гольдберга. — Совесть замучила?
Снова вмешался Розовски.
— Думаю, ты поймешь из показаний.
— Ладно, — произнес инспектор. — Что ж, пойдем. Отвезу тебя в Управление… Я даже не прихватил наручников. Будем надеяться, что они не понадобятся.
— Можешь не сомневаться… — подтвердил Розовски. — Кстати, окажи старому приятелю услугу.
— Какую? — подозрительно спросил Алон.
— Алексу сегодня какой-то тип помял машину. И смылся. Номер мы успели записать. Узнай в Управлении — чья машина. Вот номер, — он протянул инспектору бумажку. Тот посмотрел, прочитал:
— Тридцать семь четыреста пятьдесят один двести.
— Белый «Ситроен», — добавил Маркин.
— Хорошо, — сказал инспектор. — Позвони завтра. Постараюсь узнать.
— Что скажешь, Алекс? — спросил Натаниэль после того, как Габи в сопровождении инспектора Алона покинул его квартиру.
— А что бы ты хотел услышать? — угрюмо спросил Маркин. — Если о расследовании, то я ведь ничего не знаю и ничего не могу сказать. А вообще-то — противно.
— Да… — Розовски сел в кресло, устало протер глаза. — Подумать только — они ровесники.
— Кто?
— Габи и мой Йосеф… — Он посмотрел на фотографию сына, стоявшую на книжном шкафу. — Ты прав, Алекс, паршивое состояние. Наш сотрудник оказывается преступником. А ведь мы как будто были друзьями. Ну, не друзьями, но, во всяком случае, я к нему хорошо относился… — Розовски налил рюмку, выпил, сморщился. — Какая гадость эти французские коньяки. Парфюмерия с большими амбициями… Что это мне взбрело в голову попросить у Давида именно коньяк? Уж лучше бы водки привез. — Он повертел в руке пачку «Данхилла», с легким раздражением бросил ее на стол. — И сигареты — гадость.
— Да, Натаниэль, я вижу — ты совсем скис, — заметил Маркин. — Неужели ты и в полиции был таким же?
— Каким? Сентиментальным болваном? Говорят, что да, — хмуро ответил Розовски. — У меня всегда было паршивое настроение после окончания дела. Понимаешь, в начале расследования жалеешь жертву. Но потом начинаешь жалеть… вернее, сочувствовать преступнику.
— Ну-ну, — Алекс покачал головой. — Это ты, пожалуй, загнул.
— Почему? Ты пей, Алекс, пей, не смотри на меня. Я сейчас тоже выпью. А насчет сочувствия… Я тебе хочу сказать, — задумчиво произнес Розовски, — что жертвы для нас, в большинстве случаев, абстрактные фигуры. Мы их не знаем. Нам известен обычно только сам факт преступления против них. А преступников мы вычисляем, пытаемся понять их психологию, их мысли, мотивы их поступков. И они становятся нам ближе. Даже кобелистые мужья, за которыми мы следим время от времени, даже подростки, бегающие по массажным кабинетам тайком от мамаш… — Он замолчал. Потом добавил: — А может быть, причина в том, что каждый из нас — потенциальный преступник.
— Поэтому ты и позволил ему сделать добровольное признание?
— Да глупости, — Натаниэль поморщился. — Он получит то, что заслужил.
— После «сделки с правосудием»?
— Неважно. Я же говорю — то, что заслужил. А я не считаю его преступником номер один во всей этой истории. Ясно? Я уверен в этом.
— Откуда такая уверенность? — хмуро спросил Маркин.
Розовски пожал плечами.
— Трудно сказать. Хотя… Слушай, а почему я один пью? — спросил он. — Так недолго стать алкоголиком. Тебе же не нужен шеф-алкоголик? Или ты просто не любишь «Мартель»? — Натаниэль наполнил рюмки. Алекс взял свою, но пить не стал.
— Ты говоришь, Габи не основной преступник.
— Верно, я так говорю, — Натаниэль кивнул.
— «Не основной», если история, рассказанная им, — правда, — упрямо возразил Маркин.
— Правда.
Маркин снова замолчал.
— Рассказать тебе, как я его вычислил? — Розовски, прищурившись, разглядывал люстру сквозь рюмку. — Или ты сам догадался?
— О чем-то догадался, — уклончиво ответил Алекс. — О чем-то — нет. Расскажи. Если в этом, конечно, нет особых секретов.
— Какие там секреты… Все произошло благодаря книге Давида Сеньора. Путаница с сигаретами имела место на вилле Розенфельда во время убийства. Там осталась пачка сигарет — точно таких же, — Розовски кивком указал на все еще лежавшие на столе сигареты. — Розенфельд курил сигареты с ментолом, в зеленой пачке. А в кабинете осталась красная пачка. Мне рассказала об этом уборщица, Эстер Фельдман. Но я не придал особого внимания. И зря. Потом уже, занимаясь задачкой, подброшенной Гофманом, я снова вспомнил, но теперь это уже приобрело особый смысл. Похоже, что преступник оказался дальтоником. И Габи тоже оказался дальтоником. Насколько я понимаю, он, растерявшись, увидел лежащие на столе сигареты хозяина виллы и машинально сунул их в карман. Обнаружив, что в кармане уже есть одна пачка, он тут же выложил на стол. Но перепутал пачки. Вот так.
— Ясно… А остальное?
— В мае, когда Габи следил за якобы Ари Розенфельдом, как я уже говорил, Розенфельда вообще не было в Израиле. Об этом тоже имеются показания Эстер Фельдман. Галина Соколова вообще приехала впервые за два дня до собственной гибели. Вот тебе еще одна улика, заставляющая меня присмотреться к нашему Габи.
— А портрет?
— Видишь ли, после того, как выяснилось, что Габи имел какие-то дела с ложной Галиной Соколовой и что это происходило во время отсутствия Ари Розенфельда, в конце мая, я еще раз перечитал его письмо к жене. Там он упоминает художника с улицы Рамбам. И Габи в своем разговоре с клиенткой тоже упомянул эту улицу.
— Ну, хорошо, — сказал Маркин. — Выходит, ты в принципе раскрутил бы Габи и без его признания, так?
— Так, — Розовски снова посмотрел на горящую люстру сквозь рюмку. Коньяка в рюмке стало меньше, золотистый свет чуть изменил оттенок.
— Почему же ты устроил это якобы добровольное признание? Только, пожалуйста, без сентиментальной чуши. Я прекрасно знаю, что при всей твоей чувствительности прежде всего ты — сыщик. Так зачем тебе это понадобилось?
— Зачем? — Розовски поставил рюмку на столик. — Я уже объяснял. Затем, что Габи всего лишь исполнитель, причем — случайный. Я хочу найти настоящего преступника, того, кто организовал все это. Того, кто совершил следующее убийство. Он достаточно изобретательный человек. И, судя по всему, неглупый. К тому же он знает, что я продолжаю расследование.