Искатель
Шрифт:
— Держись крепче! — крикнул пилот, пока я закрывал двери, от чего хлопнул я последней с чувством глубокого де-жа-вю.
Впрочем, оно было развеяно следующим требованием командира — надеть шлем и ознакомиться с оперативной обстановкой с толстого кургузого ноутбука. Схемы на его дисплее дополнялись записью прерывистого доклада командира группы, понесшей потери.
Отряд ликвидаторов должна была атаковать складской комплекс, находящийся к северо-западу от города Агато, находящийся у железнодорожных путей между Накаюрой и Ниджитсу. Это была одна из узловых точек, где предполагалась высокая концентрация условного противника, которую должны были подавить десяток автоматчиков и один снайпер.
— У тебя есть оружие? — осведомился я, оставшийся без своей сумки с катера.
— Пистолет! И две обоймы! — откликнулся пилот.
— Отдай.
— Нет! — зажадничал пилот, — Высажу рядом с группой, там тебя доснарядят!
— Ты не высадишь меня рядом с группой, ты сделаешь это там, где я скажу. Отдай пистолет.
У русских, некоторым фанатом которых я являюсь, есть устойчивая, хоть и крайне вульгарная мудрость, которую можно перевести на японский так: «не издевайся над своей задницей, если не хочешь сходить по большому». Попытка за несколько минут наладить взаимодействие с боевой группой не выльется ни во что хорошее, так как я понятия не имею, как с ними взаимодействовать в качестве союзников. Сюрприз-атака в одного, выполненная при полном подавлении с помощью одновременного использования огневой мощи и «жажды смерти» обладает куда большими шансами на успех.
— Три метки покинули зону К6! — гаркнул пилот, — Удаляются! Группой!
— На перехват! — сориентировался я, — И отдай чертов пистолет!
Неловко выковырявшему оружие из кобуры пилоту пришлось обернуться, чтобы сунуть мне ствол, после чего он испуганно выдавил:
— У тебя глаза горят!
— Знаю, — буркнул я, — Где обоймы?
Если обычного человека, с грехом пополам, я могу пристрелить без особых для себя последствий, то вот «надевшего черное», без подготовки, не получится. Такой уровень отрешенности я бы мог себе позволить года три назад, но не сейчас, поэтому был вынужден еще сильнее повлиять на собственные глаза, превратив для себя каждое живое существо в сияющий оранжевым светом силуэт. У нас тут ночь, так что довольно полезно.
— Еще я возьму это, — снял я с приборной доски широкие солнцезащитные очки, — Снизься метров до пятнадцати как выйдешь на перехват.
— Ты как моя жена… — недовольно буркнул пилот, а затем спохватился, — Что значит «снизься»?!
— Это значит «зависни на одном месте, чтобы я мог спрыгнуть и убить их всех, пока они стреляют в вертолет», — убедившись, что очки делают свет из глаз менее заметным, я предложил пилоту сделку, — Если сделаешь, то я попробую захлопнуть дверь при высадке. Тебе не придётся вставать.
— Ты… точно, как моя бывшая жена!
Интерлюдия
— Вот и всё… — очень невысокий, можно сказать, компактный человек, одетый в пушистый банный халат белого цвета, отсалютовал ростовому зеркалу бокалом с шампанским, — Вот и всё.
Усмешка на его выразительном лице была усталой и грустной.
— Ну ты еще заплачь, — прогудело за его спиной, — Как же ты любишь драму, Наоки.
— Драма, Рюта, это всё, что у меня есть, — кивнув самому себе, человек опустошил бокал, и развернулся к столу, на котором стояло ведерко с бутылкой шампанского.
— Меня это всегда удивляло, — Рюта, мощный мужчина в таком же, как и у его собутыльника, халате, не утруждал себя бокалами, в его руке покоилась почти приконченная
— Не тебе об этом говорить, — величаво и артистично взмахнув свободной рукой, тот, кого назвали Наоки, принялся наливать алкоголь себе в бокал, — Сам-то. Сколько раз ты выходил на ринг? И ведь по своей воле!
— Да, я работал, — названный Рютой с усмешкой качнул головой, — Становился лучше. Побеждал. Даже радовался тому, что очередной тип, вышедший против меня, больше не встанет на ноги. Меня можно считать зверем, дружище. Но кем считать тебя? Ты в жизни мухи не обидел, но…
— Не продолжай! — досадливо отмахнулись от него, — Сколько я не пытался тебе показать, чем я занимаюсь или кому другому… Даже Кирью, реально гений, и то смотрит на меня бараньим взглядом, не понимая того, что искусство важнее всего! Каким бы оно ни было! Каждый из нас рождается, живет и умирает, а после себя почти все… слышишь, Рюта! Почти все оставляют разве что детей, которые также рождаются, живут и умирают. То, что оставил я, то, что оставил, с моей помощью, ты — это искусство! Оно не умрет никогда. Это наше наследие, наши стежки в истории, наш след!
— Этого я наслушался еще в молодости… — вздохнул человек в кресле, забирая себе новую бутылку вместо прежней, — … наверное, именно благодаря этим твоим бредням я и остался в кровавом спорте. Ну да, что может создать «надевший черное»? Ничего. Мы просто деремся.
— Ты и будешь продолжать, просто не на ринге, — вздохнул невысокий, — А вот я… со мной всё кончено. Легенда Тануки Ойи подошла к своему полнейшему завершению. Я на пенсии, друг.
Так оно и было. Незримые, но почти всемогущие покровители подпольных боев, внимательно прислушивавшиеся к тем людям, кто поручил легендарному престидижитатору его последнюю работу, решили, что невысокий человечек привлек слишком много внимания к своей персоне. Специальный Комитет, правительство, представители ММА, спецслужбы… Тануки Ойя, чрезмерно увлекшись перспективами, забыл, что вечно его скрывали тени, не любящие подобного внимания.
Поэтому сегодня его очень убедительно попросили уйти на покой. Совсем. С одним выходным призом — его другом, чемпионом Северного Канто, известным всей Японии по имени Хигу Годаэмон. Именно с ним Ивамото Наоки, уже забывший, как звучит его настоящее имя, и «праздновал» свою отставку.
Медленно напивающийся бывший шоумэн сейчас не видел ни единого проблеска в своей жизни, а его приятель, потягивающий коньяк как газировку, грубовато «пинал» бывшего гения сцены, чтобы тот не скатился в черную меланхолию.
Звонок мобильного раздался крайне неожиданно, всё-таки на часах уже было половина третьего глубокой ночи.
— Это что, американцы? — пробурчал отринувший шампанское ради родного сакэ Ойя.
— Нет, — бросивший ленивый взгляд на стол Коджима Рюта углядел адресата, — Это Харима.
— Харима? Моя Харима, что ли?! — удивился Тануки, имея в виду свою бывшую ассистентку, — Так я ж её месяц назад устроил… Может, в беду попала?
Он взял телефон и, приложив его к уху, ответил на звонок. В трубке защебетал женский голосок, причем настолько громко, что даже Коджима услышал извинения девушки, связанные с беспардонно поздним звонком. Осведомившись, всё ли у девушки в порядке, Тануки Ойя замер, вслушиваясь в то, что она говорит в ответ. Речь Харимы, его давней и бывшей помощницы, длилась приблизительно с минуту, после чего он, бросив искоса взгляд на друга, сообщил ей адрес отеля, в котором они сняли номер. Буркнув «ждём», Наоки нажал клавишу отбоя.