Искра жизни. Последняя остановка.

Ремарк Эрих Мария

Мак. Убежденный молодой нацист, с детства воспитанный в этом духе и ничего другого не знающий. В иные времена он, возможно, стал бы мечтателем, любителем природы и путешественником.

В русских, несмотря на их веселость и некоторую размашистость, должна ощущаться грозная сила.

Пьесу следует играть быстро, диалог местами должен быть подобен поединку.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА.

Эрих Мария Ремарк

АННА ВАЛЬТЕР, 28 лет.

РОСС, 40 лет.

ГРЕТА, 24 лет.

ШМИДТ —

обершарфюрер, 40 лет. МАК — эсэсовец, 20 лет.

МАУРЕР — эсэсовец, 24 лет.

КОХ, 50 лет.

ФРАУ КЕРНЕР, 60 лет.

РУССКИЕ СОЛДАТЫ.

Действие происходит в одном из западных районов Берлина 30 апреля и 1 мая 1945 года.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 

Комната в одной из берлинских квартир. На переднем плане, у правой стены — тахта, заменяющая кровать. У изголовья — невысокая ширма, за ней — дверь. У левой стены — шкафчик, на нем — спиртовка. За шкафчиком — водопроводная раковина и большой платяной шкаф. Рядом с водопроводной раковиной — дверь в ванную. Посреди комнаты, на переднем плане — стол, за ним — обитый шелком диванчик с позолоченными ножками. Рядом — два белых кухонных стула. Сзади — окно, стекла его разбиты, и дыры заделаны картоном и бумагой. На окне черные светомаскировочные шторы. Рядом с тахтой — стул, на его спинку брошены чулки и белье. На стуле — маленький батарейный приемник, под стулом — телефон. Всюду беспорядок, со стен осыпалась штукатурка: комната пережила много воздушных налетов. Сквозь щель в маскировочных шторах пробивается мерцающий свет. В комнате, все содрогается от разрывов бомб и выстрелов зениток. Бомбежка и стрельба постепенно затихают. Из соседней комнаты слышится женский голос — обрывки пения. Женщина поет очень громко, как будто находясь в одиночестве, старается подбодрить себя, — обрывки колыбельной, выкрикиваемые в страхе:

— Добрый вечер, добрая ночь… Розами покрытые… Душистыми гвоздичками увитые…

Яркий сноп огня — залп зениток. Женщина смолкает, а затем начинает громко молиться:

— Помоги нам, боже! Дай нам жить! Ребенок! Ребенок! Ведь он еще не родился! Не убивай его… не убивай нас!..

Грохот в доме, словно он рушится. Бесшумно раскачивается дверца шкафа. Тишина. И испуганный голос из соседней комнаты:

— Что это? Что это было? Грета! Грета!

И снова — проникнутая отчаянием колыбельная:

— Завтра рано поутру… Если бог захочет… Ты опять проснешься…

Взрывы смолкают. На стуле рядом с тахтой начинает хрипеть радио:

— Внимание, внимание! Говорит штаб противовоздушной обороны Берлина… Налет отражен… вражеские самолеты…

Хрипение.

— Внимание, внимание!.. Отбой воздушной тревоги…

Теперь видна Анна. Она в полутьме, не шевелясь, лежит на тахте, зарывшись лицом в подушку. Оборачивается и выключает радио. Движения ее медлительны и гибки, у нее внешность женщины, которая, не желая того, нравится мужчинам. На ней халат мужского покроя и домашние туфли на невысоком каблуке. Слышно, как кто то, поднимаясь по лестнице, кричит:

— Все кончилось, фрау Роде!.. Что? Нет, у нас ничего не случилось. Это в семнадцатом номере.

Первый голос что-то произносит. Второй отвечает:

— Да-да… дайте хоть немного очухаться… иду, иду… Ладно уж…

Стучат в дверь.

И сразу же, не ожидая ответа, входит Грета. Она смазлива, несколько вульгарна, носит серьги и браслет с большими поддельными камнями, ее одежда порядком потрепана Ставит чайник в раковину, открывает кран, замечает незапертую дверцу шкафа, закрывает кран, быстро подкрадывается к шкафу и трогает платья.

Анна (не шевелясь). Да?

Грета (пугается, выпускает платья, оборачивается). Ах, это вы! Я думала, вы в бомбоубежище. Хотела набрать немножко воды. У нас не идет. Опять водопровод испортился. Вы все время были здесь?

Анна (неохотно). Да…

Грета. В самом деле? И при ночном налете?

Анна. Да.

Грета. Здорово! Вот это смелость!

Анна (апатично). Смелость?..

Грета. Ну ясно! Оставаться наверху и не ходить в убежище! У фрау Роде — другое дело. Ей уже нельзя спускаться по лестнице, каждую минуту ребенок может появиться на свет… А вы! Может, вам жизнь надоела?

Анна не отвечает.

(Болтливо.) Да и кому такая жизнь не надоест? А? Вечная стрельба, бомбежки, почти совсем не спишь, и ни крошки во рту! А тут еще фрау Роде, ребенок должен был родиться две недели назад. Разве вы ее только что не слышали?

Анна. Кого?

Грета. Фрау Роде! Она со страху во весь голос поет и молится. Почему вы ни разу не зашли?

Анна. Зачем?

Грета. Ну, знаете! Это бы утешило ее! Вы не очень-то отзывчивы, а? (Тем временем вытащила из открытого шкафа чернобурку и, любуясь собой, смотрит в зеркало, которое висит рядом с умывальником.)

Анна. Если она нуждается в утешении, оставались бы с ней, а не бегали в убежище. Вам же за это деньги платят.

Грета. Платят! Жалкие гроши! Даже пару чулок не купишь. (Трогает чулки, висящие на спинке стула.) Это что — натуральный шелк?

Анна (не глядя). Вероятно.

Грета. И белье тоже?

Анна. Да.

Грета. Как все это у вас валяется. Будто не имеет никакой цены.

Анна. Не всели равно — носить при бомбежке шелк или не носить?

Грета. Ну ясно! Хорошие вещи всегда утешение. Это замечаешь только тогда, когда их потеряешь. Вот я, например… разбомбили, и ничего не осталось. Надрываешься ни за грош.

Анна. В таком положении многие.

Грета. Да, но другим-то везет. Вам пришлось отдать из всей своей квартиры только несколько комнат… а в остальном… (С завистью оглядывается.) Все, что душе угодно…

Анна (равнодушно). Все?

Из соседней комнаты доносятся крики: «Грета! Грета! Где же вы?»

Грета. Иду, иду! Я не волшебница! (Анне.) Можно воду подогреть?

Анна. Конечно. Вы же знаете…

Грета (ставит чайник на спиртовку). Просто смешно: у вас все действует! И спирта достаточно… даже коньяк… Надо иметь связи, а?

Анна. Чтобы шла вода? С кем связи? С американскими летчиками?

Грета. Как спокойно вы об этом говорите! Будьте-ка поосторожней. Только вчера суд…