Искра жизни. Последняя остановка.

Ремарк Эрих Мария

— Вот, Рут. Бергер дал мне для тебя. Он получил это сегодня. Кусочек специально для нас.

Он изловчился и бросил корку через колючую проволоку. Лицо у нее вздрогнуло. Корка лежала рядом с ней. На некоторое время воцарилось молчание.

— Она — твоя, — проговорила, наконец, Рут с напряжением в голосе.

— Нет, я уже получил свой кусочек.

Она икнула.

— Ты это говоришь только для того, чтобы…

— Нет, вовсе нет… — Он увидел, как ее пальцы вцепились в корку. — Ешь медленно, — проговорил

он — Тогда будет больше толку.

Она кивнула и стала жевать.

— Мне надо медленно есть. Я потеряла еще один зуб. Они просто выпадают. Это не больно. Теперь осталось шесть зубов.

— Если не больно, тем лучше. У нас здесь был один, у которого загноилась вся челюсть. Он все стонал, пока не умер.

— Скоро у меня вообще не останется зубов.

— Можно вставить искусственные. У Лебенталя тоже вставная челюсть.

— Я не хочу, чтобы у меня была вставная челюсть.

— Почему нет. Так у многих людей. В этом нет ничего особенного, Рут.

— Здесь мне не сделают искусственные зубы.

— Здесь, действительно, не сделают. Этим можно будет заняться позже. Существуют прекрасные протезы. Значительно изящнее, чем у Лебенталя. Его протез старый. Он носит его уже двадцать лет. Он говорит, сейчас есть, новые протезы, которые вообще не чувствуешь. Они хорошо сидят и даже элегантнее натуральных зубов.

Рут съела свой кусочек хлеба и посмотрела на Бухера своими печальными глазами.

— Йозеф, ты действительно веришь, что мы когда-нибудь выберемся отсюда?

— Уверен в этом! Абсолютно уверен! Пятьсот девятый тоже в это верит. Сейчас мы все в это верим.

— А что потом?

— Потом… — Бухер еще не очень задумывался над этим — Потом мы станем свободными, — сказал он, не совсем отдавая себе в этом отчет.

— Мы снова будем вынуждены прятаться. А они снова будут нас преследовать. Как преследовали нас раньше.

— Они больше не станут нас преследовать.

Она пристально посмотрела на него.

— И в это ты веришь?

— Да.

Она покачала головой.

— На некоторое время они, видимо, оставят нас в покое. Но потом снова станут нас преследовать. Они не знают ничего другого, кроме…

Дрозд запел снова. Его прозрачная и сладостная песня рвала душу.

— Они не станут нас больше преследовать, — сказал Бухер. — Мы будем вместе. Мы выйдем на волю. Проволочный забор будет снесен. Мы пойдем вон по той дороге. Никто не будет в нас стрелять. Никто не станет нас сюда возвращать. Мы пройдем по полям и направимся в дом, как тот белый, и сядем на стулья.

— Стулья?

— Да. На настоящие стулья. Там будут стол и тарелки из фарфора и камин.

— И люди, которые нас выгонят.

— Они нас не выгонят. Будет кровать с одеялами и чистыми простынями. И хлеб, и молоко, и мясо.

Бухер увидел, как скривилось ее лицо.

— Ты должна

в это поверить, Рут, — произнес он с беспомощной интонацией в голосе.

Она плакала без единой слезинки. Плач был только в ее глазах. Они вдруг сузились и что-то смутное засквозило во взоре.

— В это так трудно поверить, Йозеф.

— Ты должна в это поверить, — повторил он, — Левинский принес новые вести. Американцы и англичане продвинулись далеко за Рейн. Они приближаются. Они нас освободят. Уже скоро.

Вдруг изменился закатный свет. Солнце достигло края горы. Город погрузился в голубые сумерки. Погасли окна. Замерла река. Замерло все. Умолк и дрозд. Но засиял небосвод. Облака превратились в перламутровые корабли, широкие лучи набегали на них, как ветры из света, и они плыли сквозь красные ворота надвигавшегося вечера. Последний луч солнца полностью осветил белый домик на возвышении, и пока угасала остальная земля, продолжал светиться только домик, и от этого казался и ближе и дальше, чем когда-либо прежде.

Птицу они увидели, только когда она вплотную подлетела к ним. Они увидели маленький черный шар с крыльями. Они заметили его на фоне огромного неба, он взмывал вверх, а потом вдруг камнем падал вниз. Они видели его и хотели оба что-то сделать, но не сделали; на мгновение, как раз прежде, чем он коснулся земли, все еще маячил его силуэт — маленькая головка с желтым клювом, расправленные крылья и круглая грудка, из которой лилась мелодия. И вдруг раздался легкий треск, а потом из заграждения, по которому был пропущен электрический ток, вылетела крохотная и бесцветная, но смертоносная искра. И остался только обуглившийся кусочек со свисающей маленькой лапкой на самом нижнем ряду проволоки, а также с клочком крыла, которое коснулось земли и тем вызвало свою погибель.

— Это был дрозд, Йозеф…

Бухер видел страх в глазах Рут Голланд.

— Нет, Рут, — быстро проговорил он — Это была другая птица. Это был не дрозд. Если же это был дрозд, все равно не тот, который пел — наверняка, Рут, не наш…

— Ты, наверно, думаешь, что я про тебя забыл, не так ли?

— Нет, не думаю.

— Вчера было слишком поздно. Но у нас ведь есть время. Его хватит, чтобы на тебя донести, например, завтра целый день.

Он стоял прямо перед Пятьсот девятым.

— Ты, миллионер! Швейцарский миллионер! Они будут франк за франком выбивать деньги из твоих почек.

— Какой смысл выбивать из меня деньги? — сказал Пятьсот девятый — Их можно получить более простым путем. Я подпишу записку, и они мне больше не принадлежат. — Он уверенно посмотрел на Хандке. — Две с половиной тысячи франков. Приличная сумма.

— Пятьсот тысяч, — возразил Хандке. — Для гестапо. Ты думаешь оно разделит?

— Нет. Пять тысяч для гестапо, — подтвердил Пятьсот девятый.