Искра жизни. Последняя остановка.
Шрифт:
— Козлы и распятие, бункер и Бройер со своей методой специально для тебя и в конце виселица.
— Ну об этом еще рано говорить.
Хандке рассмеялся.
— А что, по-твоему, еще? Может, похвальный диплом? За незаконные деньги?
— Об этом тоже нет речи.
Пятьсот девятый не сводил глаз с Хандке. Его удивило, что он не испытывал страха, хотя понимал, что полностью во власти Хандке. Но острее всего он вдруг ощутил нечто другое — ненависть. Не глухую и слепую мелкую каждодневную лагерную ненависть из-за каких-нибудь благ или огорчений одной
— Та-а-к? И что же потом, мудрая обезьяна?
Пятьсот девятый принюхался к дыханию Хандке. И это было для него новым. Зловонье Малого лагеря не допускало прежде никаких запахов. Пятьсот девятый знал также, что терпеть не может Хандке, потому что исходившие от него запахи били еще более резкими, чем разносившийся вокруг смрад разложения; он принюхивался к Хандке, так как ненавидел его.
— Ну? Онемел, что ли, от страха?
Хандке толкнул его в ногу. Пятьсот девятый даже не вздрогнул.
— Я не думаю, что меня станут пытать, — проговорил он спокойно и снова посмотрел на Хандке — Это было бы нецелесообразно. Я могу умереть прямо в руках у эсэсовцев. Ведь я очень слаб, и мне уже не много надо. В данный момент это — преимущество. Гестаповцам лучше не торопиться со всем этим, пока деньги не окажутся в их руках. До тех пор я им нужен. Дело в том, что я — единственный, кто может распоряжаться этими деньгами. На Швейцарию власть гестапо не распространяется. Пока деньги не попали к ним, со мной ничего не случится. И это продлится некоторое время. До этого может многое произойти.
Хандке задумался. Пятьсот девятый увидел в полутьме, как сказанное отразилось на его плоском лице. Он детально разглядывал лицо Хандке. Ему показалось, будто на затылке у Хандке были установлены прожектора, освещавшие лицо. Само лицо оставалось неизменным, но каждая черточка на нем казалась увеличенной.
— Значит, все это ты сам себе насочинял, а? — изрек, наконец, староста блока.
— Ничего я не сочинил, вот и все.
— А насчет Вебера? Он ведь тоже с тобой хотел поговорить! Ждать он не будет.
— Как же, будет, — уверенно возразил Пятьсот девятый. — Господину штурмфюреру Веберу придется подождать. Об этом позаботится гестапо. Для них важнее заполучить эти швейцарские франки.
Глядя на Хандке, Пятьсот девятому показалось, что его голубые глаза на выкате стали вращаться. Рот производил какие-то жевательные движения.
— Я смотрю, в тебе здорово прибавилось хитрости, — проговорил он, наконец. — Раньше ты умел разве что испражняться! Черти вонючие! Все вы здесь в последнее время оживились, как козлы! Получите еще свое, подождите! Они еще пропустят вас всех через трубу! — Он ткнул Пятьсот девятого пальцем в грудь. — А ну, гони двадцать марок, — фыркнул Хандке. Пятьсот девятый достал банкноту из кармана. На какое-то мгновение он решил не давать, но сразу же понял,
— Значит, один день, — проговорил Пятьсот девятый.
Левинский задумался.
— Мне кажется, он на это не пойдет, — произнес он затем. — Ну что ему от этого перепадет?
Пятьсот девятый повел плечами. — Ничего. Но если он достанет что выпить, становится невменяемым. Или если с ума сходит от бешенства.
— Его надо убрать. — Левинский снова задумался. — В данный момент мы мало что можем предпринять. Опасно. Эсэсовцы проверяют списки поименно. Кого можно, мы спрячем в лазарете. Скоро придется тайно переправить к вам несколько человек. С этим никаких проблем, а?
— Да. Если только снабдите их едой.
— Разумеется. Но здесь вот еще что. У нас, того гляди, начнутся облавы и проверки. Вы можете спрятать несколько вещей, чтобы их не нашли?
— Крупные?
— Вот такие… — Левинский огляделся — Они сидели на корточках сзади погрузившегося в сумерки барака. Кроме целой колонны мусульман, которые с трудом тащились в сортир, ничего не было видно. — Размером, например, с револьвер…
Пятьсот девятый резко вздохнул.
— Револьвер?
— Да.
Пятьсот девятый немного помолчал.
— Под моей кроватью в полу есть дыра, — сказал он тихо скороговоркой. — Половицы не плотные, можно спрятать больше, чем револьвер. Запросто. Здесь не проверяют.
Он не заметил, что заговорил как желающий убедить другого, а не как тот, кого следует убедить в наличии риска.
— Он у тебя с собой? — спросил Пятьсот девятый.
— Да.
— Давай сюда.
Левинский еще раз посмотрел вокруг.
— Ты понимаешь, что это значит?
— Да, да, — нетерпеливо ответил Пятьсот девятый.
— Нам не просто было его заполучить. Мы многим рисковали.
— Да, Левинский, все понятно. Я буду об этом помнить. Давай его сюда.
Левинский запустил руку в свою робу и вложил оружие в руку Пятьсот девятого. Тот общупал револьвер, который оказался тяжелее, чем он ожидал.
— Во что это завернуто? — спросил он.
— Тряпка, немного смазанная жиром. Дыра под твоей кроватью сухая?
— Да, — ответил Пятьсот девятый. Это было не так, но ему не хотелось отдавать оружие. — Боеприпасы тоже тут? — спросил он.
— Да. Немного; несколько патронов. Кроме того, он заряжен.
Пятьсот девятый сунул револьвер под рубашку и застегнул на пуговицы робу. Он чувствовал револьвер около своего сердца и ощутил, как по коже пробежала дрожь.
— Я ухожу, — сказал Левинский. — Будь очень внимателен. Спрячь револьвер сразу же. — Он говорил об оружии как о важном человеке. — Следующий раз, когда я приду, со мной будет кто-нибудь от нас. У вас, действительно, есть место? — Он окинул взглядом плац для переклички, на котором в темноте лежало несколько более темных фигур.