Искра жизни. Последняя остановка.
Шрифт:
— Бергер, Пятьсот девятый! — проговорил он затем. — Вы слышали?
Лицо Зульцбахера стало очень бледным. Резко заострились челюсти. Он ни на кого не смотрел.
— Все это бесполезно, — сказал ему Бергер. — Это запрещено. Мы тоже никого не знаем среди узников. Иначе мы уже давно сходили бы за ним.
— Все же я схожу, — возразил Зульцбахер.
— Самоубийство! — Лебенталь вцепился в свои волосы. — К тому же антисемит!
У Зульцбахера задвигались челюсти.
— Хорошо, для антисемита.
— Сумасшедший! Еще один рехнулся!
— Ладно, пусть сумасшедший.
— Бухер, Бергер, Розен, — спокойно произнес Пятьсот девятый.
Бухер стоял уже с дубинкой в руках за спиной у Зульцбахера. Он ударил его по голове. Удар был не очень сильный, но достаточный, чтобы Зульцбахер зашатался. Оттащив Зульцбахера вниз, все набросились на него.
— Агасфер, принеси веревки, которыми связывали овчарку, — сказал Бергер.
Они скрутили Зульцбахеру руки и ноги, после чего отпустили его.
— Будешь орать, придется сунуть тебе чего-нибудь в рот, — сказал Пятьсот девятый.
— Вы меня не понимаете…
— Как же. Побудешь в таком виде, пока не пройдет твое сумасшествие. Мы и так уже потеряли достаточно людей…
Они затолкали его в угол и не вспоминали о нем. Розен встал во весь рост.
— У него все еще жуткая путаница в голове, — пробормотал он, словно вынужденный извиниться за Зульцбахера. — Вы должны его понять. Его брат тогда…
Аммерс охрип. Говорил только шепотом.
— Где он? Где священник?..
Постепенно все от этого устали.
— В бараках действительно нет священника, пономаря или диакона? — спросил Бухер — Кого-нибудь, только чтобы его успокоить.
— Было четверо в семнадцатом. Одного уволили; двое умерли, оставшийся — в бункере, — сказал Лебенталь — Бройер каждое утро избивает его цепью. Он называет это: «Вместе читать мессу».
— Пожалуйста, — продолжал нашептывать Аммерс— Ради Христа…
— Мне кажется, в секции «Б» есть человек, знающий латынь, — сказал Агасфер, — как-то слышал об этом. Нельзя ли его позвать?
— Как его зовут?
— Не знаю точно. Дельбрюк, Хельбрюк или что-то в этом роде. Староста помещения наверняка знает.
Пятьсот девятый встал.
— Манер. Мы у него спросим.
Он отправился туда с Бергером.
— Скорее всего это Хельвиг, — сказал Манер. — Один из тех, кто знает языки. Немного помешался на этом. Иногда декламирует. Он из секции «А».
— Наверное, так оно и есть.
Они пошли в секцию «А». Манер поговорил со старостой помещения, долговязым и сухопарым человеком с головой, напоминавшей по форме грушу. Ее обладатель только пожал плечами. Манер зашел в лабиринт кроватей, ног, рук и стонов, где выкрикнул это имя.
Через несколько минут он вернулся. За ним последовал какой-то подозрительный тип.
— Вот он, — сказал Манер Пятьсот девятому. — Давай выйдем из барака. Здесь ведь не разберешь ни слова.
Пятьсот девятый объяснил Хельвигу ситуацию.
— Ты говоришь по-латыни? — спросил он.
— Да. — Лицо Хельвига нервно подернулось. — Вы знаете, что сейчас стащат мою миску?
— Чего вдруг?
— Здесь воруют. Вчера, пока я сидел в сортире, у меня стащили ложку. Я спрятал ее
— Тогда сходи за ней.
Не говоря ни слова, Хельвиг исчез.
— Он не вернется, — сказал Манер.
Они стали ждать. Начало темнеть. Из теней поползли тени; из темноты бараков — темнота. Потом появился Хельвиг. Он прижал к груди свою миску.
— Я не знаю, сколько понимает Аммерс, — проговорил Пятьсот девятый. — Наверняка не более чем ego te absolvo [4] . Это, наверно, ему запомнилось. Если ты ему это скажешь и еще что тебе придет в голову…
При ходьбе длинные тонкие ноги Хельвига слегка подкашивались.
4
Тебе отпускаю (лат.).
— Вергилий? — спросил он. — А может, Гораций?
— Нет чего-нибудь церковного?
— Credo in unum deum [5] .
— Очень хорошо.
— Или Credo, quia adsurdum [6] .
Пятьсот девятый поднял взгляд. Он заглянул в два удивительно беспокойных глаза.
— Этим мы все грешим, — заметил он.
Хельвиг остановился. При этом он показал своим узловатым указательным пальцем на Пятьсот девятого, словно желая его пронзить.
5
Верую во единого Бога (лат.)
6
Верую, потому что нелепо (лат.).
— Ты знаешь, это святотатство. Но я на это иду. Я ему не нужен. Существует покаяние и отпущение грехов без исповеди.
— Может, он не может покаяться в отсутствии кого-то.
— Я сделаю это только для того, чтобы ему помочь. А в это время они стащат мою порцию супа.
— Манер сохранит для тебя твой суп. Но дай-ка твою миску, — сказал Пятьсот девятый, — Я посторожу ее для тебя, пока ты будешь в бараке.
— Почему?
— Может, он скорее поверит тебе, если ты будешь без миски.
— Хорошо.
Они вошли в барак. Было уже почти темно. До них долетало бормотание Аммерса.
— Вот здесь, — проговорил Пятьсот девятый. — Аммерс, мы нашли тут одного.
Аммерс утих.
— На самом деле? — спросил он ясным голосом. — Он здесь?
— Да.
Хельвиг наклонился
— Слава Христу Иисусу!
— Во веки веков, аминь, — прошептал Аммерс голосом изумленного ребенка.
Они что-то бормотали. Пятьсот девятый вместе с остальными вышел из барака. На горизонте поздний вечер бесшумно опускался над близлежащими лесами. Пятьсот девятый присел около стены барака. Она еще сохранила немного солнечного тепла. Подошел Бухер и сел рядом с ним.