Искры гаснущих жил

Демина Карина

Она мертва.

Уже второй месяц как мертва, заперта в этой квартирке, покидать которую ей запрещено строго-настрого. Соседи полагают ее чудачкой, но в дела не лезут.

Пускай.

Но солнца снова не хватает. И оглушающая пустота квартиры давит на нервы. Хочется плакать. Смеяться. Изрезать наряды, которые доставляют каждую неделю… зачем ей платья, если показать их некому? Но Таннис примеряет, становится перед зеркалом, огромным, в полный ее рост, и смотрит на себя, потом идет пить чай перед этим же зеркалом, и упрямо ковыряется иглой в мешковине. Ее

вышивки отвратны, но… что у нее есть кроме этих вышивок и книг?

На сей раз стучали громко.

Трижды.

И дверь открылась сама собой.

— Здравствуй, — Кейрен держал букет черных ирисов. — Я вот подумал, что… может, не прогонишь?

Белое пальто и костюм светлый в тонкую полоску. А сам он выглядит еще более тощим, чем месяц тому… месяц и двадцать три дня.

— Может, — Таннис сглотнула, не в силах отвести взгляд, — и не прогоню.

Шаг навстречу.

И прикосновение.

Цветы мешают, скользят, касаясь ладоней шелковыми лепестками. И сыплются на пол.

— Я соскучился, — шепчет Кейрен. И платье, предательское платье, съезжает с плеча… наверное, Таннис об этом пожалеет, но пускай.

В конце концов, она на самом деле живая…

— И я… соскучилась.

А губы у него тоже холодные, со вкусом талого снега.

…письмо доставили нарочным.

Аккуратный белый конверт, ни имени, ни адреса, только нежный запах лаванды и синий лепесток, застывший в сургуче. Знакомая печать, пальцы помнят ее.

И медлят.

Брокк прячет конверт меж бумаг, их много, что Ригеровских, что собственных, и с каждым днем становится все больше. А он вязнет в этих бумагах.

Вот-вот утонет.

— Мы идем? — Кэри в нетерпении забывает о маске леди и кружится, ловя свое отражение в зеркалах. Янтарная девочка, ясная… и платье из белой в тонкую лиловую полоску шерсти ей к лицу, как и гиацинтовый салоп. А шляпка падает и Кэри останавливается. — Ой, я опять, да?

У нее светлый смех.

И сердце отпускает.

— Опять, — Брокк подымает шляпку…

…снова мерещится лаванда.

Прогулка затягивается. Берег. Позолоченное море. Кромка влажного песка, на котором остаются следы. Белая витая раковина, ее Кэри подбирает и несет, не задумываясь о том, что раковина грязная.

Ей радостно.

И ее радости хватает на двоих. В какой-то момент она оказывается так близко, что… приходится отступать. В желтых глазах мелькает огорчение, к счастью, недолгое…

— Ты покажешь мне драконов?

— Конечно, — Брокк готов показать не только их: «Янтарная леди» скоро сойдет со стапелей. А в кабинете его ждет все тот же запах лаванды. И сургуч крошится под пальцами.

«Мой дорогой мальчик,

Хотя, наверное, смешно тебя так называть. Ты уже давно не мальчик и я сама не знаю, зачем пишу тебе. Должно быть, я глупа, если надеюсь, что могу исправить хоть что-то.

Знаю, что причинила тебе боль, и не жду прощения, равно как и не стану

придумывать оправданий своему поступку. Мне жаль и… быть может, если нам доведется встретиться вновь, мы хотя бы попробуем притвориться друзьями.

Лэрдис.»

Брокк перечитал письмо трижды, прежде чем отправить в камин. Он лег на кушетку, забросил руки за голову и закрыл глаза.

Формулы.

Цифры.

И нежный голос Лэрдис. Проклятая лаванда призраком ее присутствия и… ожидание.

…черная роза с посеребренными пеплом лепестками ждала на подоконнике.

Просто цветок.

Просто карточка.

Просто имя, выведенной излишне аккуратным почерком. И Кэри медлит, гладит карточку, от которой исходит слабый запах кладбища. Ей не страшно, она знает, что кто бы ни отправил этот цветок, но он не желает зла.

…и отвернувшись от окна, Кэри садится за клавесин.

Она проводит ладонью по лакированной крышке, стирая пыль. И касается клавиш. Музыка получается рваной, да и не музыка вовсе — Кэри так и не научилась играть. Но звуки заполняют опустевший дом, поддерживая маску веселья.

Кто бы знал, как сложно притворяться счастливой.

И черная роза отражается в лакированной поверхности клавесина…

…Кейрен выкладывал на спине своей женщины узор из речного жемчуга и мелких монет.

— Что ты делаешь?

— Лежи, — он наклонился, касаясь губами плеча. — Я тоже умею рисовать.

Таннис фыркнула, не поверив. У нее широкая спина, жилистая. Длинная шея с тонкой дорожкой пуховых волос. Сильные руки. И мягкие, округлые ягодицы, с которых жемчужины скатываются.

— Ты понимаешь, что у нас нет будущего? — Таннис пытается повернуться, и едва не разрушает узор.

— Будущее бывает разным.

Кейрен прижимает ее локтем к кровати.

— Ну да…

— Ты моя, — он водружает монету на лопатку. — Ясно?

— Только пока я сама этого хочу.

— Упрямая.

Фыркает. И кладет голову на скрещенные руки, смотрит с прищуром, с насмешкой.

— А я твои рисунки принес…

…все, кроме одного, который осел в столе полковника Торнстена. И Кейрену было велено забыть о недостаче. Он забыл.

Почти.

Благо, архивы в Управлении не успели подчистить.

— О чем ты думаешь? — Таннис, вытянув руку, провела по шелковой глади цветка.

— Ни о чем.

…о пожелтевших потраченных сыростью бумагах.

Отчет констебля.

Чистосердечное признание некоего Войтеха Гришвица, сына аптекаря, шестнадцати лет от роду. Интересный документ, написанный аккуратным, учительским даже почерком.

…полторы дюжины трупов.

И скрупулезное описание каждого убийства, словно Войтех, сын аптекаря, искренне каялся или, скорее, опасался, что содеянного им не хватит на виселицу. Приговорили всех…

— Давай пойдем в парк? — Таннис подхватывает скатившуюся жемчужину. — Там каток есть… правда, я кататься не умею.