Искры гаснущих жил
Шрифт:
Призраки.
В жизни Кэри они появлялись редко, как-то сразу и безоговорочно признав за Сверром право распоряжаться ею. Кто они ей?
Чужаки.
Отец. И бледная узорчатая зелень змеиного камня.
— Почему ты не остановил его? — бессмысленный вопрос, но Кэри должна. — Ты же видел, чем он становится. Почему не помог?
И вправду ли был слаб, как утверждала леди Эдганг?
Как узнать?
И тяжелая кисть гиацинта не то прощанием, не то прощением. Впрочем, прощения он никогда
— Здравствуй…
Услышит ли?
Да и что еще сказать? Белизна лунного камня, и сама чаша кажется прозрачной. Кэри касается ее нежно, не удивляясь тому, что камень чудом сохранил тепло.
— Я… пришла попрощаться. Я знаю, что ты давно меня ждал, что ты не хотел уходить… и я виновата. Мы оба, наверное, виноваты. Ты не сумел удержаться, а я не смогла тебя остановить. Ты же просил о помощи… помню, что просил. А я боялась.
Она провела по полке, стирая пыльный след.
— Если бы знать, что я могла остановить тебя… или не могла, но чтобы наверняка…
Голос перехватило. Что еще сказать ему, который близкой, стоит за спиной. Обернуться бы, но… тогда он исчезнет.
Сверр мертв. И все-таки жив в ее памяти.
— Но я ведь не попробовала, не попыталась даже… простишь?
Простит. Они всегда прощали друг друга.
Она его — за жестокость и боль. Он — за то, что казалось ему равнодушием.
— Я ведь любила тебя, — Кэри гладила белый камень. — Действительно любила. Ты брат и… больше, чем брат, ты единственный человек в этом мире, кому я была нужна. Наверное, я просто не сумела тебя убедить в этом.
Выдох.
И пламя-цветок сворачивается, почти гаснет.
— Наш последний разговор… не разговор — ссора. Мне казалось, что еще немного и меня не станет. От страха. От ненависти к тебе. И поэтому я сказала, что лучше бы ты умер.
Не сказала — бросила в лицо.
Пощечина?
Почти. Он ударил первым в очередном приступе бессмысленной ревности, раскровил губы, опрокинул на диван и, свалившись сверху, горло сжал. Тогда Кэри показалось, что она умрет.
Был поцелуй, жадный и отвратительный.
Запах бренди.
Его волосы, упавшие ей на лицо.
Седые безумные глаза. И собственный страх, который вдруг исчез. Она ведь умирает, так чего бояться? И она сказала.
…ты превратился в чудовище… я тебя ненавижу…
…и люблю, того, кем ты был раньше.
…ненавижу и хочу, чтобы ты умер… слышишь? Я хочу, чтобы ты умер!
Она бы заткнула уши, лишь бы не слышать этого своего голоса, искаженного, надсаженного. Не чувствовать на губах вкуса крови, своей и его.
— Ты никогда меня не слушал, — на пальцах остается серая мягкая пыль, — так почему вдруг, Сверр?
Молчит.
Для него Кэри принесла лилии, снежно-белые с тягучим резким запахом.
— Ты отпустишь меня?
Тишина
— Спасибо, — Кэри касается губ пальцами, а пальцами — бронзы с мертвым именем.
Прощальный поцелуй.
Она гасит пламя, и лампу ставит на полку, но пальцы вдруг задевают что-то мягкое, и Кэри вытаскивает розу, темно-красную, черную почти, с посеребренными инеем лепестками. Цветок холодный, но еще живой. Его положили недавно, но… кто?
И для кого?
На черной карточке, привязанной к длинному лишенному колючек стеблю, ее имя. И Кэри читает его снова и снова, пятится, пока спиной не упирается в тугую дверь. И пружина скрипит, отворяется.
В лицо бьет ветер.
И роза падает из рук. Черная на белом.
И красный мазок ее, Кэри, пальто. Надежные руки мужа.
— Что случилось?
Ничего.
Просто страшно.
— Забери меня, — она цепляется за эти руки, прячет лицо у него на груди, слушает, как колотится сердце и успокаивается его звуком. — Пожалуйста, забери меня отсюда…
— Вечером мы уедем.
— Далеко?
— Далеко, — его ладонь скользит по ее щеке, стирая слезы талого снега. — Помнишь, я обещал показать тебе море?
Дом провожал хозяев, готовый уснуть. Раскрывались сундуки, выпуская белесые простыни чехлов, которые лягут, укрывая мебель от пыли. Поворачивались к стенам зеркала. И старый клавесин закрылся на замок. Брокк прошелся по библиотеке, прощаясь с книгами.
Расставание будет недолгим.
Он вернется.
Когда?
Сложно сказать…
— Надеюсь, не отвлеку вас, Мастер, — Кейрен из рода Мягкого олова ныне вырядился в черное. Ему не идет. В этом мире и так с избытком черноты, да и сам Кейрен чувствует себя на редкость неудобно. Он то и дело трогает лацканы пиджака, какого-то нарочито широкого, точно чужого, гладит рукава и круглые покатые пуговицы. Они выточены из белого камня, и кажутся глазами.
Нелепость какая.
— Ничуть. Чай?
Кейрен кивнул и сел у камина, вытянул тощие обесцвеченные руки.
— Пришли попрощаться? — Брокк коснулся чехла. Грязный, пусть белый, но все одно грязный.
— Скорее сказать «до свидания». Мне кажется, что мы еще встретимся.
— Письма прекратились.
— Но мы оба знаем, что это ровным счетом ничего не значит, — Кейрен почти позволил огню коснуться пальцев. — Вы не откажетесь прогуляться?
— Вы не в моем вкусе.
— Потерпите, — Кейрен встал, стряхивая с пальцев рыжие искры. — В последнее время мне легче думается на ходу…
— И полагаю, что вне стен дома?