Искры гаснущих жил
Шрифт:
Он подал коротенький жилет из черного бархата, отделанный белым позументом.
— Вот так хорошо.
Хорошо. И вправду ведь хорошо, Таннис будто бы не на себя смотрит. Неужели вот эта женщина в зеркале — она?
Леди?
Наверное. И Войтех удивился бы, увидев ее такой. О Войтехе подумалось с грустью, но без прежней саднящей боли. Прошлое, которого не изменить, не исправить, но… есть еще будущее. И Таннис постарается наново выстроить свою жизнь.
— Спасибо, — она удержала руку Кейрена и, потянувшись, коснулась теплой его
— Только не плачь.
— Не буду.
— Будешь, — он смахнул слезинку. — Но это нормально. Все женщины плачут, даже такие сильные, как ты. Ты ведь будешь вести себя хорошо? Дождешься меня?
— Здесь?
— А где еще?
— А если…
— Дядя в курсе. Он и сам не будет соваться, и другим не позволит. Хотя про эту комнатушку мало кто знает, а уж таких смелых, чтобы полезли, и вовсе не найдется. Прости, но придется тебя запереть…
— А ты?
— А меня, — Кейрен поправил чепец, — проводят в камеру. Все будет хорошо, моя прекрасная леди.
Таннис очень хотелось бы ему поверить.
Оставшись одна, она прошла по кабинету, еще не смея прикасаться к чужим вещам, но ожидание утомляло, и Таннис присела на диван. Встала. Вновь прошлась. Взяла конверт.
Таннис Торнеро, девица двадцати лет.
А денег вдвое против того, что было. Врун синехвостый… конверт Таннис спрятала в корсаж, так оно надежней. И делать вновь стало нечего. Здесь хуже, чем в камере и она сойдет с ума, если не отыщет себе занятие.
…леди Евгения говорила, что у Таннис хороший глаз, и надо лишь постараться.
Вспомнить, что когда-то она умела рисовать.
Углем на стене… и грифельным стержнем на старых обоях… или вот грифелем же, но по бумаге, благо, листов в самописце целая стопка. Если Таннис возьмет несколько, то никто не заметит.
Ей впервые за долгое время хотелось рисовать.
…мамашу, сидящую на старом табурете. Ноги расставлены и юбка натянулась, задралась, выставляя опухшие мамашины ноги. Их она платком обвязывала.
Нет, на ее рисунке мамаша будет молодой. И красивой.
И платье ей Таннис подарит, пусть бы и угольное, ненастоящее.
…папаша, но не такой, каким его Таннис запомнила, иной, серьезный и в новом пиджаке. Кепка съехала набок, и папаша улыбается, щурится хитровато…
…Войтех… он хотел стать джентльменом, и Таннис позволила ему.
Это ведь невзаправду, просто рисунки.
И черный строгий костюм. Тросточка, естественно, потому как джентльмен без тросточки, что соловей без голоса. И шляпа…
И нет, не то… надо сделать его старше, чтобы как она… и Таннис улыбнулась. У нее еще много бумаги, и времени изрядно. Она сможет каждому нарисовать другую, непрожитую жизнь.
Все занятие.
Глава 36
Кейрен лежал с закрытыми глазами и считал.
От единицы до тысячи. И от тысячи до единицы, а потом снова. Время тянулось медленно, и признаться, это
А в юбках все-таки неудобно.
Нижняя рубашка прилипла к спине, отчего спина зудела. И подштанники, пропитавшиеся сыростью, кусались. Кейрен ерзал на жесткой лавке.
Тяжело.
Давят каменные стены, словно смыкаются, и ему с трудом удается сдержать то ли стон, то ли крик. Приходится закусывать руку и дышать. А ведь прежде замкнутые пространства оставляли Кейрена равнодушным. В этом же… свеча почти погасла. И темнота, вязкая, оглушающая, наваливается, лишает дыхания.
Успокоиться.
Таннис ведь жила в этом месте, и оно казалось Кейрену вполне приличным. Он позаботился, чтобы к ней хорошо относились. Печь работала, одеяла грели. Но холод проникал и сквозь них. И хуже холода — ощущение каменной громадины, которая вот-вот осядет, раздавит Кейрена собственным весом.
Дурацкая затея.
И все-таки ждать… чепец поправить, который съезжает на затылок, а волосы Кейрена норовят выбиться. Юбки измялись. Кто бы знал, до чего неудобно это платье. В плечах жмет, а юбки под ногами путаются. Ботинки же и вовсе тяжестью налились, свинцовыми сделались. Стянуть бы, размять пальцы.
Нельзя.
И все-таки Кейрен услышал. Сквозь камень. Сквозь дерево.
Шаги.
Осторожные, крадущиеся даже…
…грязный Фил не упустит случая. И пусть дядя не верил до последнего, но Кейрен знает, что прав. Чует. И поворачивается спиной.
…прикосновение руки к задвижке. И оконце падает.
— Эй, ты, — шепот грязного Фила заставляет замереть. Свистящий, точно из человека воздух выходит. А собственное дыхание Кейрена сбивается.
Узнает?
Темно. И свеча почти погасла. В сумраке возможно различить силуэт, но не лицо, скрытое в оборках чепца.
— Отойди от двери, — скомандовал Филипп. И Кейрен послушно отступил.
Дышать.
И ждать. Он не посмеет вывести из камеры, потому как возникнут вопросы. Нет, все произойдет здесь и… и как собирался представить? Он ведь не дурак. Подлец. Продажная сволочь, но не дурак.
Нападение?
Логично. И самозащита.
— Что, красавица, — голос его был тих и печален. — Доигралась?
Кейрен молчал.
— Завтра отправят тебя в королевскую тюрьму, а оттуда — прямым ходом на подмостки. А ведь говорили же тебе, сиди смирно. Чего дергалась?
Фил был один.
И мелькнула мыслишка, что дядя прав, а Кейрен ошибся, слишком плохо подумал о человеке, и тогда вся его затея обернется дурацким розыгрышем, которого не простят.
Плевать.
В руке Фил держал масляную лампу, которую поставил на стол. Сел. Вытащил из-за пазухи стопку мятых листов, разгладил на коленке. Кинул стальное перо. Чернильницу.