Искры на воде (сборник)

Архипов Вячеслав

— А здесь кто голодом сидел, даже в самый плохой год? Конечно, работали, аж жилы лопались, но голодные не сидели. Значит, стоило ехать. Смотрю, а дети кусок хлеба на столе оставляют, разве там было такое? А ещё скажу вам вот что: на другой год или на третий поехал я по другим деревням продавать кадушки. Думку держал посмотреть, а может, в других деревнях получше пристроились. Посмотрел, сравнил, с людьми поговорил и понял, что лучше, чем у нас, нет. И чьими стараниями?

Люди стали крутить головами, выискивая Камышлеева. Егор смутился и покраснел.

— Спасибо тебе, Егор Петрович. Новенькие поговаривают, мол, барин, раз по имени- отчеству. А я скажу:

не как барин он с нами возился, а как отец. Тут некоторые говорят, мол, наживается на нас. Скажите, у кого он лишнего взял? Кому недоплатил? Вот и выходит, что выпить за тебя надо, Егор Петрович.

— Наговорил, прямо я покраснел, — сказал Егор. — Я скажу вот что. Кто хотел, у того получилось, значит, вы хотели больше всех. Мы хотели больше всех, — поправился он. — И у нас получилось, как надо. Главное, всё делали сообща, никто в стороне не оставался. Мы вместе прошли этот путь, и мне не стыдно смотреть вам в глаза, правильней сказать, нам не стыдно смотреть в глаза друг другу. Если выпить, то за нас всех. Мы все в одной деревне. А ей десять лет сегодня. За нас!

Опять заиграла гармошка, веселье продолжалось. Гуляли ещё два дня: остановил выпавший снег. За одни сутки навалило основательно. Сразу стало торжественно и празднично. Ровные белые дымы тянулись в небо, растворяясь в синеве. Хозяева расчищали тропинки возле дома и во дворе. Детишки мяли красоту, создавая своё: лепили из податливого ещё снега снеговиков, швыряли снежками друг в друга и в прохожих. Одни ругались, другие, вспоминая детство, отвечали снежком. Тогда все дети дружно атаковали взрослых. Настроение у всех было весёлое.

Через полмесяца приморозило немного, настала пора возить дрова домой. Пока снег неглубокий, можно в лес проехать.

Зимой по лесу можно ходить только на лыжах. Снег мягкий, не тронутый ветром, лишь немного присыпанный хвоей и небольшими ветками. Тихо в лесу зимой. Разными следами прошиты сугробы, как нитками, от кустика к кустику, от дерева к дереву. Только зайцы набивают тропы. Приморозит такие заячьи дороги — не проваливается зверёк, носится, согреваясь от мороза, ничего не видит. Ловят косых в петли, наставленные на их же тропах. Хорошая поддержка крестьянскому столу. И шкурки идут на шапки да на рукавицы, тёплые и лёгкие. Лаврен Кузьмин наловчился шить детские шубки и душегрейки. По дому утром хорошо ходить, можно и во двор выскочить на минутку, спину не застудишь.

Зимой все ходят друг к другу на посиделки: мужики играют в карты, а женщины вяжут носки и рукавицы и разговаривают на разные темы. И о прошлом, и про детей, и всем косточки перемоют. Так проходят зимы, а иначе хоть волком вой. Дни короткие, зато вечера да ночи длинные. Звёзды на небе что ромашки на лугу. Снег блестит, как на солнце, мерцает, охватывает сугробом крыши домов. Маленькие окошки выглядывают из сугробов, и мерцает в них слабый огонёк лучины. Хороша зима: отдых даёт крестьянину, но уж больно длинна, устаёшь от неё.

Кузьма Захаров с утра стучал у себя в столярке. Поставил печурку маленькую и подтапливал стружкой с опилками. Тепла много не надо, лишь бы руки не мёрзли. На стук пришёл Трифон Суренков.

— Ишь, приспособился. Тепло, хорошо. И заделье нашёл.

— Чего его искать? У меня вся работа здесь и зимой, и летом. Не под крышей, так во дворе.

— Заказ какой?

— Новосёлы попросили собрать пару столов да десяток табуреток. Соберу. Чего не собрать? И к весне кадки делать надо. Потом спохватятся, пойдут, а у меня уже есть. Лыжи вот, надо загнуть.

— Лыжи из чего делаешь?

— Как

и все, из ёлки. Крепкие, гибкие получаются, сами бегают.

— У меня тоже работы много. Упряжь надо готовить. Сейчас с материалом плохо. Вот и хожу как неприкаянный, был у Антипа, тоже мается — валенки подшивает.

— Антип зато летом не выходит из кузни.

— Летом у всех работы хватает, сейчас заняться нечем.

— Валяйся на печи да плюй в потолок.

— Не валяется.

— Гляди-ка, живём, заняться нечем. Как баре стали. На тех, бывало, смотришь да думаешь: вот бы так с месяц хотя бы побездельничать.

— Теперь понимаю, какая это тяжёлая работа — бездельничать.

— Тебе, Трифон, не угодишь. То солнце высоко, то тучи низко.

— Не говори. Сам смеюсь над собой.

— Барина он пожалел. Ну, напейся хоть, всё время пройдёт быстрей.

— Я тебе толкую уже час: давай по маленькой выпьем, одному несподручно.

— Да нетто я против? В этом деле я всегда согласный, — оживился Кузьма.

— Не суетись, у меня всё с собой.

Трифон вытащил тряпицу, развернул её. Там лежала краюха хлеба и несколько кусочков порезанного сала. Кузьма достал из шкафчика стакан. Когда выпили пол-литра Трофима, Кузьма достал свою заначку. Часа через полтора из столярки доносилось дружное пение.

Вот и ещё один зимний день прожит.

20

В 1910 году учредили Тайшетскую волость Канского округа, Красноярского уезда, Енисейской губернии. Тайшет увеличился до четырёхсот дворов с населением около полутора тысяч человек. К десятому году железная дорога стала перевозить груза столько, что не хватало вагонов и паровозов. Эхо беспорядков 1905 года достигло и Тайшета. Пусть с пятилетним опозданием, но пришло. Ссыльные вели разговоры с рабочими железной дороги, лесозавода, разъясняя политическую ситуацию в стране. Самого владельца лесозавода Жернакова в Тайшете не было, все дела вершил управляющий. Мужик он был вороватый и наглый, недоплачивал за заготовку леса, уменьшал объёмы заготовки, воровал везде, где мог. Недовольство среди рабочих росло. Люди объединялись, читали запрещённую литературу, поставляемую из Новониколаевска, Иркутска. Ссыльные обучали детей рабочих, тем самым привлекая к себе всё больше народных масс. Чиновники ничего не предпринимали, не понимая, к чему это приведёт. Трактиры не закрывались. Подвыпившие люди носились по селу на упряжках, давя нерасторопных кур и распугивая зазевавшихся прохожих. В сёлах росло недовольство переселенцами. Неспокойно стало жить. Многие жили бедно, как и на родине, но возвратиться назад возможности не было. Деньги растрачены, а заработать не получалось. Такие готовы были работать за половину зарплаты. И работали, но недовольство росло.

Егор разговаривал с Ручкиным. Он никак не мог понять, что же случилось с людьми. В Сибири люди всегда жили вольно, но в послушании, подчинялись закону. Были и здесь нерадивые, кто всегда работал абы как. Работай, не ленись. Хочешь — паши землю, расти хлеб, нет желания — лови рыбу, ходи на охоту. Без куска хлеба не останешься. Вырасти в огороде картошки, набери грибов и ягод, корову держи, другую скотину — сено косить везде можно. Не ходи и не ной, никто тебя кормить даром не будет.

— Так и раньше жили. Как могли, так и пробивались, но помалкивали. А сейчас ссыльные настраивают недовольных, мол, надо пойти, требовать с купцов. Пойди да требуй, а он закроет лесопилку. Что тебе ничего не достанется — ладно, но многие другие потеряют кусок хлеба, — говорил Егор.