Искры на воде (сборник)
Шрифт:
— Я с тобой, Егор Петрович, давно поговорить хотел. Хоть и едут сейчас люди сюда на поселение, я к тебе не буду посылать больше. Понимаешь, Егор, дорог ты стал мне за эти годы, не хочу я тебя подставлять. Не те люди едут сейчас, не те. У первых в глазах добро было, а сейчас всё больше злые какие-то. Условия не поменялись, но сколько сейчас ругани и споров! Как представлю, что к тебе поедут такие вот горлопаны, ну, не знаю, что ты будешь с ними делать. У тебя много осталось материала?
— Я уже и сам не хотел подряжаться. Устал чего-то. Буду пока работать с Зюзенцевым. Отдохну. Материала осталось немного, строятся сейчас уже дети новосёлов, детишек рожают, жизнь идёт. В деревне у нас сейчас больше тридцати дворов. Скандалов не слышал между людьми. Не шумно живут, ладят меж собой.
— Попадутся крикуны, разбередят деревню — тогда прощай покой. Перегрызутся все.
— Не хотелось бы свары, я не люблю споров. Начнут руками махать, горлопанить, а чего хотят, толком объяснить не могут.
— Заметил, что тебе покой больше по сердцу. Всё больше молчишь, а дело тебе можно любое доверить.
— В тайге привык молча. Там поговорить можно в зимовье, если есть с кем. А целый день один по лесу шатаешься, плашки проверяешь да ловушки. Сам с собой не поговоришь. Языком чесать — не мужское дело.
— Верно. Дома всё хорошо?
— Хорошо. Фёдор в лесу находится да на реке, дома не бывает. Настя с грядками воюет. Заняты все делами, один я вот катаюсь туда-сюда. Я вот что думаю, Илья Ильич, а на всю эту заразу, которая расползается тут, управы нет никакой? Урядник, пристав, полицейские — ничего не видят?
— Пока только словами грозят, не трогают, побаиваются лить масло в огонь. Ждут, что всё само собой и стихнет.
— А как не стихнет? Хорошо, что пока у нас поспокойней.
— Вот я тебе и не посылаю людей, а ты не пускай своих далеко, чтобы не видели ничего да не болтали зря.
— У меня только Мыльников ездит за товаром, надо с ним поговорить, чтобы не болтал лишнего. Больше никто и не отлучается никуда: лето короткое, не успеешь дел всех переделать, и зима нагрянет.
— Люди довольны? — спросил Ручкин.
— Живут. Никто не голодает, веселей живут, чем работные люди рядом с депо в Тайшете. Здесь в бараках ютятся: бараки чёрные, всё мрачно. Нет, у нас веселей. Но если случится зараза в деревне, то найдутся и у нас любители порассуждать, особенно из последних прибывших. Те, кто раньше приехали, уже приноровились, у них всё хорошо.
— Всё ж опора у тебя есть.
— Есть. Первые крепко ухватились за землю, работают с темна до темна.
Немного успокоившись после разговора с Ручкиным, Егор отправился домой.
В деревне стучали топоры. За последние два года справили четыре свадьбы. Дети росли, создавали свои семьи. Поначалу жили у родителей, а потом ставили себе дома. Но строить теперь приходилось своими силами, и стройки затягивались не на одно лето. Зимой сруб рубить не будешь, а летом другой работы хватает. Только Васька Бутьянов решил остаться в отцовском доме: отца схоронили, а мать с братом бросать не захотел. Решили, когда понадобится младшему дом, тогда и будут думать.
В последнее время возле домов стали ставить палисады. В них высаживали черёмуху да рябину, приносили колючий шиповник. Окна украшали ставнями с затейливыми деревянными кружевами. Всё это радовало глаз. Начал Кузьма Захаров. Все ходили, смотрели. Кто просто останавливался, разглядывал, кто мимоходом бросал взгляд. Потом у Кузьмы заказал резные наличники Мыльников. И пошло. Потянулись люди к красоте.
Вечерами по всей деревне неслись весёлые переборы гармошки, украшенные чистыми девичьими голосами. Особенно завораживали своим пением Марийка Погодина да Иринка Кузнецова. Две подружки так на два голоса заводили песню, что гармонисты переставали играть, боясь спугнуть такую красоту и восторг души. Душа русская по-настоящему раскрывается в песне. И сельчане в темноте садились у окна, слушали и радовались своему тихому счастью. Радовались, что не надо думать, чем кормить детей завтра, радовались свадьбам детей, не только своих, но и соседских — потом соседи порадуются за твоих. Радовались за внуков, которые родились уже здесь, и никогда не узнают про голод. Радовались аромату свежевыпеченного хлеба, что, как хорошая песня, плывёт над деревней. Это ли не радость? Замешивают тесто ещё с вечера, чтобы за ночь оно набрало силу, поднялось. Хозяйка встанет рано, затопит печь. Для хлеба и печь затапливали по-особенному: дрова в поде складывали колодцем. У каждой хозяйки были свои премудрости. Прогорят дрова — выметет хозяйка все угли и золу, а потом на деревянной лопате тщательно вымешенное тесто ставится в печь. Каждая печь выпекает по-своему, и хозяйка знает характер печи и возможности. Проходит время, и ковриги, пышущие жаром, ложатся на лавку, покрытую чистым полотенцем, потом их сбрызгивают молоком и закрывают другим полотенцем.
И, слушая песни, каждый думал о своём, каждый понимал, что Бог увидел их страдания и дал возможность подняться с колен. Всем дал равные условия, и все постарались не упустить счастливый случай.
21
Осенью большой компанией выехали заготавливать орехи. Год урожайный выдался. Август стоял тёплый, шишка вызрела рано и в середине сентября хорошо шла из-под колота. Колот — это длинная жердь с чуркой на конце. Вырезали в чурке паз клином, вставляли крепкую жердь. Этим колотом били по стволу кедра, шишка отрывалась и летела вниз, а там — берегите головы. Шишка не разбирает, куда ей падать, бывало, что и синяки носили от шишек. Стукнешь по стволу — полетел вниз кедровый урожай. Кто-нибудь решает посмотреть: а все ли слетели, и в это время шишка, запутавшаяся в хвое, и прилетит любопытному под глаз. Потом шишки собирают в мешки, носят на табор. А уж там те, кто не может таскать тяжёлый колот и мешки, шелушат шишки, освобождают орехи. На валёжине стёсывали край, делали ровным, как доска, потом насекали зубцы. Из толстого сучка вырезали рубель, удобную доску с ручкой и такими же насечками, как на валёжине. Шишку клали на насечки, били по ней рубелем и, прижимая, прокатывали. Шишка рассыпалась, и содержимое падало под валёжину на расстеленный полог. Потом всё просеивали на разных ситах и откидывали, освобождая орехи от шелухи. Для такой работы нужно много рук, и поэтому ездили большими артелями. Переплавлял через речку Фрол Погодин, потому что заход в кедрачи был в том месте, где он рыбачил. Двое его сыновей, Пашка да Гришка, тоже отправились за орехами. Старшим с ними пошёл Трифонов Иван. У Ивана сыновей нет, только дочки, а их в тайгу не пошлёшь. Шишки бить — дело серьёзное, вот и приходится ходить самому.
Иван пошёл первым. Он уже бывал на шишкобое, знал дорогу. Да и заблудиться было негде, по распадку иди до самого верха, а там — и кедрачи, и табор.
Поднимались с полчаса по чистому распадку. Тропа уже еле заметная, нечасто ходят по ней, но остаётся след от артели. Пришли на старый табор. Там целые кучи высохшей прошлогодней шелухи, она толстым слоем лежит на земле. Тепло и мягко спать на ней, как на соломенном матрасе. Быстро сделали шалаш, разложили вещи и стали готовиться к завтрашнему дню. Иван стал мастерить колоты, в такой компании одного будет мало. Пашка Погодин взял ружьё и подался посмотреть шишку, пройтись по кедрачу, определить, откуда лучше начинать бить. Всем нашлась работа: готовили дрова, устраивали табор, делали рубели. На костёр поставили большой котелок для чая. Всё делалось молча, со знанием дела. Деревенские дети не росли бездельниками: попробуй поленись, сразу острый язык прилепит прозвище, от которого за всю жизнь не отмоешься. В глаза не скажут, а за глаза всё равно только по прозвищу называть будут. И вся жизнь может пойти насмарку, девки отворачиваться станут.
Раздались два выстрела. Недалеко, поэтому неожиданно и раскатисто. Мужики прислушались и опять занялись своим дело. Только через полчаса, когда уже стало темнеть, появился Пашка. Через плечо он нёс глухаря.
— Вот, обед на завтра будет хорош, — сказал Иван. — Чего два раза палил?
— Влёт стрелял, первым подранил, пришлось добивать. А то он удирать собрался, потом его в траве не сыщешь.
— Да, без собаки не найдёшь.
Устроившись на шелухе, молодые ребята слушали байки Ивана, бывалого охотника, посмеивались да подкалывали разными вопросами. Весело, спокойно было всем.
Наутро Иван поднялся раньше всех. Ещё только стало светать, молодёжь сладко спала. Иван принёс из ручья воды и раздул оставшиеся угли, подбросил дров. Скоро закипит чайник, и тогда можно будить работников. Иван не стал теребить глухаря, просто снял шкуру вместе с перьями, разрубил птицу и залил водой. Глухарь старый, и варить его надо долго. Сейчас отмокнет немного, потом, когда все разойдутся, можно будет ставить на огонь, и когда закипит, поставить на край. Долго томится мясо, зато навар хороший будет. Потом добавит картошки, и суп готов. Ещё несколько минут Иван сидел, смотрел на костёр, слушал тишину. Потом взял пустой котелок, постучал по нему половником и крикнул: