Искры на воде (сборник)

Архипов Вячеслав

— И чего хотят люди? — спросил Антип.

— Забрать у богачей всё да поделить.

— А как не отдадут?

— Силой забрать.

— И на всех поделить? — после долгого раздумья переспросил он.

— На всех.

— А хватит ли на всех-то, и не передерутся все, когда делить чужое будут?

Опять мужики замолчали. Каждый решал, как можно поделить чужое без обид.

— И как будут определять, кто богатый, а кто нет? — подал голос Трифон.

— Сходом определят, — сказал Прохор.

— Выходит, сами и определяют, сами отбирают, сами делят. И кто эти «сами»?

— Так рабочие на дороге, лесопилке, прочие.

— У рабочих на лесопилке ничего за душой нет, у дорожников тоже. Им хочется поделить чужое, своего не убудет. А в

деревне тоже всё делить будут?

— И в деревне тоже.

— К примеру, у нас кто богаче, у кого надо забрать и кому отдать?

— У нас богатей один.

— Кто?

— Камышлеев, кто же ещё? На нашем горбу нажил своё богатство.

— Вот что я тебе скажу про Камышлеева. Может, ты уже слышал, если нет, так послушай. Мы первыми пришли с мужиками посмотреть место, которое нам предлагали. Здесь, где сейчас деревня, стоял лес. Ничего не было. Место нам показал Петрович. Сказал, если нравится — стройтесь. Мы тогда долго ругались меж собой, Трифон скажет, он был с нами. Я был против, чтоб селиться здесь, а Трифон настоял, чтобы остались. И устали мы к тому времени уже скитаться, я до сих пор говорю спасибо Трифону, что он настоял на своём. Тогда у Камышлеева уже было всё, что стоит сейчас. Только всё новое. И строился он один. На свои деньги, не то что мы. И лесопилка была, и кирпичи обжигал. Лишнего из наших денег не брал, но ты спроси в других деревнях, как им пришлось строиться. Ведь ты, Прохор, получил свой дом за свои деньги, а не строил сам. Вот и получается, что он потратил твои деньги на тебя. Просто государство больше доверяет таким, как Камышлеев. Слава богу, у тебя всё есть. А если бы ты получил все деньги на руки, неизвестно, жил бы ты в своём доме или нет. Вот и рабочие, которые на дороге работают, да в других местах, получили деньги на руки, теперь недовольны, чужое им подавай. Вам было дадено своё, государство выделило: берите, стройтесь, обживайтесь. Не смогли своё удержать в руках, как же вы чужое удержите? Вот и нужны такие, как Камышлеев, но где их искать? Кто ж виноват, что сами думать не хотим. Я тебе скажу так про Камышлеева: пусть не каждый день буду за него молить Бога, но хотя бы раз в году, а свечку за здравие ставить в церкви надо. И я ставлю. И другие, кто понимает всё, тоже ставят. И ещё, Прохор, я понимаю, что ты и нас с Трифоном в богачи пристроил. Не знаю, как Трифон, а я богач. Никогда так хорошо не жил. Ты, Трифон, жил?

— Нет, и я не жил.

— А ты сам, Прохор, жил лучше?

— Да я говорю то, что слышал.

— Нет, ты скажи, жил ты лучше или не жил? — настаивал Антип.

— Не жил, — почти злобно выдохнул Прохор.

— Так живи и радуйся. Чего ты всякое слушаешь? Тебе повезло больше, чем другим. Вот и рассуди сам.

— Я же сказал, что просто передал новости — и всё.

— Ладно, пусть новости, но у тебя есть сомнения, вот я и хочу высказать тебе свои мысли, просто порассуждать. Вот, к примеру, заберёшь ты у меня кузницу и как будешь делить её со всеми поровну? Или ты хочешь доход от неё делить? А кто будет в ней работать? Меня заставишь или Никиту моего? Вот и выходит, что отберёшь кузницу, и вся деревня останется без кузни, так же и с мельницей. А у Захарова что отбирать? Заготовки да руки его ловкие? Так посмотреть, и тебя, Прохор, можно причислить к богатым, да отобрать у тебя всё.

— Чем я так богат, что у меня можно отбирать? — удивился То- маев.

— А давай разберём. У тебя два коня есть, и хороших два коня.

— Ну.

— Две коровы есть, другая скотина. Хлеба ты собрал достаточно, я думаю, и излишки есть. Есть?

— Немного есть, — согласился Прохор.

— А у тех, кто недоволен, хоть десятая часть твоего богатства есть? Нет. Вот и тебя можно обобрать.

— Разговор идёт не про таких, как мы.

— Дай волю, всех причислят к богатым, и ты не увернёшься.

— Антип, ты про Камышлеева правду говоришь? У него уже всё было, когда деревню строить начали?

— Трифон подтвердит, у Фрола Погодина спроси, у Захарова, у Кузьмина. Мы тоже

поначалу меж собой разговоры вели, а потом-то как довольны были. И сам Егор Петрович из таких же, как и мы сами. Отец у него был охотником, рыбаком, потом завёл хозяйство. Дал денег сыну на дом. Настасьин отец, тот побогаче, отвалил за дочь приданое. Петрович разумно использовал деньги, потом и сам стал зарабатывать.

— А откуда они?

— Где-то в низовье Бирюсы жили, около Конторки. Далековато отсюда.

— Только жить стали немного получше, опять чего-то затевается, — угрюмо промолвил Трифон. — Это к нам отголоски пятого года дошли, так понимать надо. И ведь не проскочит мимо, зацепит. Вот в чём беда. А так не хочется. Как сейчас хорошо. Вот тебе речка, лес, тишина, покой, поле рядом, в семье достаток. Нет, надо перековеркать, измесить всё в грязи, а потом сколько отмываться придётся. А как до крови дело дойдёт? Там не отмоешься. И пойдёт всё наперекосяк. Нет, Прохор, не поддерживаю я тех, кто колобродит там. Не поддерживаю. И своего просто так не отдам. Если мне и дали денег, чтобы я здесь прижился, так я прижился, налоги уже справно плачу, а остальное моё, и не отдам никому, и другой тоже не отдаст. Если дойдёт до того, умоется наша землица кровью, ой как умоется. Нельзя доводить до дележа чужого.

Трифон поднялся и вышел из кузницы.

— Прав Трифон, — сказал Кузьмин. — Хорошо тому делить, которому своего терять нечего, а чужое, глядишь, и прилипнет к рукам. Только надолго ли?

— Да, дела, — промолвил Морозов.

Мужики встали все разом и пошли по домам. Не было радости от разговора ни у кого, словно ножом по живому прошлись. Хотя осталась надежда, что это не дойдёт до деревни, это там, далеко, а здесь всё останется по-старому, ничего не изменится. И завтра, и после мужики также придут в кузницу, будут говорить о своём, а то и сообразят по стаканчику. После стаканчика и разговоры другие, и темы. Нет, никто не хотел менять свою жизнь, никто не зарился и на чужое. Своё бы удержать да детям передать.

После обеда солнце съело снег. Удивительно, но грязи не прибавилось. Просто снег пушистый был да лёгкий, вот и исчез легко, без слякоти. Только на траве осталась роса крупными каплями. Солнце искрилось в них и резало глаза.

— Я домой пойду, приберись здесь, потом закрой кузню, — сказал Антин и пошёл, слегка сутулясь.

Никита не торопился домой. Чего там делать? Достал из тайничка свои поделки: он пытался сделать цветы из железа. Уже готовы были колокольчик, огонёк, ромашка. Ещё хотелось сделать саранки, что росли за рекой на горе. Никита наблюдал за цветком, запоминал каждую деталь, рисовал угольком, чтобы не упустить самое важное в цветке — его неповторимость. Только получались все поделки одного цвета. Вот бы покрасить их. Баловство, конечно, но нравилось парню подчинять себе металл. Заработавшись, Никита не услышал, как зашла сестра Иринка.

— Кому цветочки делаешь? — спросила она беззаботно.

— Чего пришла? — Никита любил сестру, но своих секретов ей не раскрывал.

— Тятя звал домой.

— Случилось чего?

— Ничего не случилось, просто сказал, чтобы домой шёл ужинать. Поздно уже.

— Я сейчас доделаю и приду.

— Можно я с тобой посижу?

— Только не мешай.

— Ладно.

Никита ещё несколько раз нагревал заготовку, гнул, рубил, разводил в стороны. Всё отчётливей в куске железа проявлялся цветок. Когда дело было закончено, Иринка стала рассматривать сделанное.

— Смотри, как ловко получилось? Кому делаешь?

— Никому. Просто делаю, и всё.

— Мне подаришь?

— Тебе зачем?

— Надо!

— Посмотрим.

Никита спрятал цветы, и они вместе пошли домой.

23

Мыльников сидел расстроенный. Уже заканчивался графинчик водки, а хмель его всё не брал. Супрун, с которым он имел дело, которому он сдавал товар, вдруг не захотел продолжать с ним, с Осипом Мыльниковым, дела. Сказал, что у него появились другие поставщики.